Пока нигде не публиковал, в комментариях могу написать (хотя, думаю, это лежит на поверхности, извините на невольный каламбур) источники - это две разные истории, но обе про идиотизм. Спойлер: Современные жертвоприношения СОВРЕМЕННЫЕ ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЯ 1. ЛЮДИ И РЫБЫ Больше всего на свете Волга хотела как следует чихнуть. Маслов был полностью уверен в этом так же, как и в скором и неизбежном заходе солнца. Он лежал в своей каюте и представлял, как серая сонная река покрывается рябью по всей своей длине и чихает. Это был бы не дамский чих, не чих стеснительного человека и не здоровое «апчхи». Это был бы чих старого курильщика, который болезненно выталкивает из горла жёлтый ком соплей, отложений, табачной гари и слизи, ком такого размера, что содрогается всё тело. От такого мощного чиха ядовитая жёлтая тягучая жидкость выплёскивается наружу, орошая пространство вокруг конусом мелкодисперсной смеси загадочного состава. Именно так чихнёт Волга. Река покроется рябью, да. Она, пожалуй, еще и вспенится. Волга покажет всем! Она чихнёт и снесёт вообще всё. Все эти удушающие плотины, зимние стоянки катеров и барж, какие-то убогие постройки и пристройки, причалы и порты… Вода расползётся по берегам и заберёт обратно своё. А всё, что сейчас ползёт по брюху реки, все эти кораблики, теплоходы, лодочки — всё это вовсе уйдёт на дно. Да. Старая Волга просто пока разрешает ползти по себе людишкам, которые путают покорность с беспомощностью. Маслов улыбался. Ему не нравились теплоходы и суетливые деятельные люди, облепившие реку своими хозяйственными нуждами. Да-да, электричество, рыба, перевозки… Слив отходов… Очень важно… Сколько уже этих деятельных людей, придумавших для Волги работу, сгнили и обратились в прах? А вот река течёт себе и течёт. Она просто ждёт, когда последний деятельный человек не сможет ничего для неё придумать, не сможет больше сжимать её бетонными берегами и плотинами, вздохнёт и повалится наземь. И тогда… Маслов улыбнулся еще шире. Пожалуй, его не будет на свете уже много веков, когда Волга чихнёт. Но, вероятно, она замолвит за него словечко, вспомнит его сочувствие и приберёт к себе на дно из ада. Маслов обратится в древнюю панцирную рыбу, будет прятаться меж камней, рыскать во тьме и дышать водой. Иногда его бесчувственный холодный глаз будет натыкаться на остовы кораблей и человеческие кости. Перевернувшись на бок, Маслов поморщился. Каюта пахла слишком многими жизнями. Пожалуй, весь «Симеон Бекбулатович» изрядно провонял за долгие годы работы плавающим цирком. И пока теплоход плёлся по брюху Волги, десятки развесёлых людей топтались по его хребту, рассчитывая славно провести круиз. 2. ПОМИДОРЫ И ТЕПЛОХОДЫ Теплоход «Украина» был спущен на воду в 1955 году в одной из братских республик Союза. Как любой порядочный масон был окружён братьями, так и СССР окружали братские республики, которые питались его соками и газами, а взамен поставляли прямо (или контрабандой) всё на свете — от заурядных помидоров в жестяных банках до ЭВМ. И если ЭВМ давно уже сгинули за ненадобностью, то жестяные банки из-под помидоров всё ещё служили мужчинам СНГ как последний приют для ржавых гвоздей, кнопок, шурупов и просто железяк. Что касается «Украины», то теплоход всю свою жизнь провёл на Волге. Вероятно, река чувствовала некоторое противоречие в том, что её щекотало судно, наречённое в честь отнюдь не волжской республики. Но поделать с этим река ничего не могла — несмотря на солидный возраст теплоход всячески избегал аварий, что, впрочем, можно считать заслугой братской республики. И хотя строители давно покоились в земле, плод их труда долгое время раздражал Волгу и катал пассажиров туда и обратно без происшествий. Однако короток человеческий век! Только лишь Волга начала возмущаться, как Союз рассыпался, и «Украина» не без некоторого сопротивления обратилась в «Симеона Бекбулатовича». К тому времени портом приписки теплохода стала Казань, поэтому местным патриотам показалось остроумным дать судно именно это имя. С одной стороны, Симеон Бекбулатович был видным политическим деятелем, причём тюркским. С другой стороны, он некоторое время числился начальником самого Ивана Грозного, что одновременно подчёркивало историческое величие тюрков и смягчало это обстоятельство почти семейным сосуществованием русской и татарской аристократии. Наконец, Симеон Бекбулатович пострадал через Ивана Грозного, что намекало на извечную ваву малых народов, готовых даже осаду Трои приспособить для своих жалостливых песен. Газеты всего несколько дней обсуждали татарстанское остроумие и касимского хана, а затем переключились на другие важные новости. Волга относилась к этому снисходительно. Она помнила, как переименование закончилось конфузом (бутылка шампанского «Советское» с глухим ударом отскочила от борта и чуть не ударила в голову какого-то пиджака из администрации порта). А ещё она помнила, сколько таких «Украин» и «Симеонов» она переварила к большому неудовольствию деятельных муравьёв. Впрочем, с момента эпизода с шампанским теплоход уже как год исправно ходил по реке, удовлетворяя региональные потребности в плавучей дискотеке 90-х. 3. СТУПНИ И ПИРАТЫ Ровно спустя три месяца со дня, как «Украина» сошла со стапелей, Ирина Михайловна Черниченко, жительница Горького, родила здорового мальчика. Отец, ограничив своё участие зачатием, оставил несчастную женщину наедине с бременем. Случилось это так скоро и внезапно, что Ирина Михайловна и этот (далее следуют нелицеприятные характеристики несостоявшегося отца) не успели даже расписаться. А иначе Ивану Ивановичу пришлось бы носить фамилию Подбородникова, что, конечно, тоже нельзя назвать хорошим стартом в жизни. Иван Иванович вырос на удивление полноценным человеком. По крайней мере, ему так казалось. Ребёнком он никогда всерьёз не задумывался, где обретается его отец и почему его нет. Гораздо больше его беспокоили ступни. Дело в том, что ступни Ивана Ивановича никак не укладывались в понятие нормального телосложения. Уже подростком он носил взрослую обувь, а впоследствии мучился отсутствием подходящих ботинок. Большие ступни дорого обходились Ване. Дети не прощали недостатков, а подростки задирали его до драк. Зимой было ещё терпимо, но летом, особенно там, где следовало оголить ноги, начиналась пытка. Худшей пыткой стал безобидный бассейн, где, казалось бы, большие ступни были бы кстати. Однако удержаться от остроумных шуток не могли даже тренеры. Со временем душевный изъян зарос невероятной самоуверенностью, которая помогала выживать. Это золото было фальшивым, но дешёвый блеск обманывал почти всех. Что касается ног, то Иван Иванович приучился наперёд смеяться над собой, облегчая жизнь старым и новым знакомым. Волга помнила эти ноги и помнила, как они впервые окунулись в её мутные воды. Какой-то нескладный подросток барахтался у тихого берега, а потом сгинул… Кажется, у него были странные ноги-ласты… На деле Иван Иванович не сгинул, а был призван в СА, где было ужасно скучно. И где огромные ноги быстро определили своего хозяина в шуты и стали частью местного фольклора. Из армии Иван Иванович вернулся возмужавшим, приучившимся к спирту и полюбившим Рафаэля Сабатини (преимущественно за то, что тот имелся в скудной библиотеке военной части). В мечтах он ходил по морю, пил ром и, конечно, затаривался импортным ширпотребом. А всего через несколько дней Иван Иванович, нагулявшись по городу, купался в реке, вновь удивляя последнюю размером своих ступней. Волга решила, что ей обязательно нужен такой экземпляр в свою подводную галерею, но Иван Иванович выжил — на берег его вытащили отдыхавшие неподалёку работяги. Он уверял их, что река вздумала его утопить и раскрыла воронку в тихой заводи. Однако сильный винный запах направил следствие по верному пути, и работяги посоветовали больше не совмещать алкоголь и водные утехи. Впрочем, собственному совету они следовали нетвёрдо, пополняя списки утопленников. Увы, путь на море Ивану Ивановичу был закрыт по ряду причин, включая некоторую умственную слабость. Алкоголь тоже скорректировал профессиональные ожидания, так что только лишь речное судоходство давало шанс стать капитаном корабля. Со временем Иван Иванович свыкся с речной жизнью и неплохо устроился. Самоуверенность пробивала ему дорогу там, где буксовала голова, и он довольно быстро поднялся до капитана. Недоброжелатели смеялись над его ступнями и обсуждали сомнительные винные знакомства, но ничего тёмного за Иваном Ивановичем не числилось. Не считая, конечно, пьянства и блядей, но… разве жизнь пирата не состоит из этого? 4. ТРАДИЦИИ И ВАХТОВИКИ По традиции Маслов отмечал завершённую работу двумя стопками текилы и ноль пять светлого фильтрованного. В свой первый раз Маслов, дрожа от возбуждения, потушил внутренний пожар именно так. А затем это просто стало обычаем. Бар на верхней палубе уже шумел и гудел. Главное заведение теплохода с трудом закрывалось утром на технический перерыв, чтобы молчаливые пеоны из Средней Азии успели оттереть всю блевоту, остатки еды и пролитые напитки. К вечеру сюда сбегали мужья и одинокие сердцееды, надеявшиеся на лёгкие приключения с симпатичными пассажирками. Здесь же собиралась и мрачная публика, разбавлявшая обсуждение донных дел алкоголем. Однако с девяти вечера до часу ночи бесновалась дискотека, поэтому Маслов не собирался задерживаться. Он заказал выпивку и некоторое время наблюдал, как пузырьки газа пробиваются наверх сквозь разбавленное пиво. Напиваться не стоило, хотя в чередовании текилы и пива было что-то завораживающее, как в чередовании мёртвой и живой воды. Увеселительную поездку предстояло покинуть на следующей остановке, поэтому Маслов оттягивал свой ритуал насколько это было возможно. Справа от Маслова сидела и ворковала парочка типичных круизных пассажиров. Это был сравнительно дешёвый способ увидеть Поволжье, найти несерьёзные приключения и отношения на один раз. Особенно его любили вахтовики, компенсирующие таким экстерном своё пребывание под Новым Уренгоем или в архангельских лесах. В сытые времена вся эта публика обгорала до пузырей в какой-нибудь Турции, однако невеселые годы разжаловали россиян в подбадривающих себя путешественников, которые старательно радуются всему, чем богата страна — от геологических красот до уродливых скульптур из самоваров и прочей местной самодеятельности. Обветренное красное лицо и блестящие льдинки глаз. Пегий ёжик на голове и мозолистые руки… Смешная яркая гавайка и шорты контрастировали с грубым лицом, как будто на станковый пулемёт набросили гирлянду. Сосед по барной стойке мог быть кем угодно — и вахтовиком, и местным барыгой, и мясником, выколачивающим долги из кредиторов. Для полноценного анализа следовало как следует заглянуть ему в глаза, но Маслов боялся, потому как в ответ заглянут уже в его глаза. А это были глаза древней панцирной рыбы. Сосед что-то вкрадчиво говорил девушке в короткой юбке, а та улыбалась, но лишь губами, потому что в голове её шёл жёсткий и сложный расчёт. Кавалер уже не стеснялся своих рук, искавших жар под юбкой, а девушка лишь посмеивалась и делала вид, что не сопротивляется. Маслов подумал, что спустя несколько текильно-пивных наборов он ринется на помощь даме и окончательно испортит всё. Причём ринется не из-за дамы, а из-за ощущения дисгармонии. Ринется и испортит буйный вечер под хиты радио «Ретро», свою работу и еще много чего. Так что лучше подышать свежим воздухом где-нибудь ещё. Поскольку недобрая плясовая сила охватывала не только бар, но и большую часть верхней палубы, Маслов удалился на плохо освещённую корму. Шум воды здесь смешивался с выхлопами изношенного двигателя, образуя потаённый уголок посреди взвинченного веселья. Наблюдая за пенным следом, Маслов не сразу понял, что «Симеон Бекбулатович» как-то чересчур настойчиво льнёт к правому берегу. Возможно, именно здесь Волга обнажала мели, мстя людям за непочтительное отношение, но выглядело всё так, словно теплоход не маневрировал, а собирался врезаться. К своему неудовольствию Маслов обнаружил, что подышать выхлопами также решила семья, выгуливающая детей и выводок злобных мелких собачек. Это были как раз те бесноватые звери, что ни на миг не забывали о своих предках волках. На их уродливых мордах утверждалась запредельная ярость, и они были готовы вцепиться в кого угодно, включая Левиафана. Однако при виде Маслова собачонки жалостливо заскулили и вжались в ноги хозяев. Те удивлённо рассмеялись и принялись гадать, что же их так напугало. Маслов сделал вид, что ничего странного не случилось. 5. СОБАКИ И БОГИ Своего КМС по пулевой стрельбе (по движущимся мишеням) Маслов получил в семнадцать лет. Спустя полгода его старшую сестру жестоко изгрызли собаки, навсегда изуродовав лицо. Собаки частенько сбивались в стаи — заводская окраина работала лучше любого питомника. Здесь имелись и жильё, и пищевые объедки и даже доброхоты, которые подкармливали собачек. Постепенно псиное царство разрасталось и всё чаще нарушало границы жилых районов, кровью отмечая новые рубежи. Городские власти охотно реагировали на каждый случай нападения, чтобы поскорее охладить драматический накал и успокоить общественность до следующего эпизода. На самом деле, в администрации боялись дать неверный тон и прослыть живодёрами. Тем более, что настроения в области менялись регулярно — то собак следовало отловить, стерилизовать и поцеловать в нос, то отправить на радугу экспрессом. Сестре Маслова не повезло дважды — сначала она решила, что опаснее насильника ей ничего не грозит. Затем она ошиблась в дозировке лекарств, которыми решила отравиться, и провела несколько мучительных дней в реанимации, прежде чем окончательно впала в кому и умерла. Маслов никогда никому не рассказывал эту историю, даже не осознавая, насколько глубоко она въелась в него. Первое время он держался молодцом, утешал родителей и вообще старался жить так, как будто жизнь и не останавливалась. И в самом деле, так оно и было. Но Маслов, незаметно для себя самого, обратился в тень. Если бы ветхозаветный бог вздумал учинить (конечно, праведный) геноцид, он непременно выбрал бы Маслова в качестве судьи и палача в одном лице, снабдив его каким-нибудь эффективным инструментом проведения неисповедимой божьей воли. Более аккуратного и беспощадного исполнителя он не отыскал бы даже среди фанатиков. Маслов действовал, как механизм. Хотя он никогда не был склонен к жестокости (и даже плакал, когда умерли оба домашних хомяка-антисемита с кличками Адольф Старший и Адольф Младший), смерть сестры вдруг поставила его перед вопросами, которых избегали и куда более взрослые люди. Многолетнее увлечение стрельбой подсказало, как можно решать эти вопросы, не вдаваясь в схоластические споры со священными текстами, психологами и самим собой. Первые собаки, встретившие бога смерти, нередко выживали. Мелкие пули 22-го калибра оставляли плохо заживавшие, но не фатальные раны. Пришлось как следует изучить анатомию собак, а затем купить с рук дешёвую оптику и кустарно приладить её к мелкашке. Со временем дело пошло лучше — Маслов в 6 случаях из 10 попадал в жизненно важные органы или как минимум ослеплял животных. На охоту Маслов выходил рано утром, стараясь никому не попадаться на глаза. Ему казалось, что действует он достаточно скрытно, не подозревая о молчаливом одобрении. В небольшом моногороде было несложно заметить резко сократившееся поголовье собак, прибавить к этому ни к месту встречающегося паренька с тубусом и, наконец, припомнить грустную историю с девушкой, которая не вытерпела своего уродства и убилась. Охотничьи угодья Маслова постоянно расширялись, как когда-то расширялось псиное царство. Перебив практически всех бездомных псов, Маслов переключился на домашних собак. Он уверял себя, что в городских собаках нет ничего естественного и правильного. Жалкие убогие создания, низведённые до угодливых рабов, вонючие и при том быстро дичающие… Сегодня эта псина весело кладёт лапы на плечи ребёнка, а завтра отгрызает ему руку, потому что добренький хозяин перестал быть добреньким и выпнул псину на улицу. Убить хозяина нельзя, а вот действовать превентивно — можно. Так город, поначалу радовавший бесплатному решению проблемы, столкнулся с еще одной. Маслов, поднаторев в искусстве истребления, подкрепил свои познания о животных наукой яда и заметно преуспел и в ней. Он раскидывал дешёвые сосиски и колбасу, начинённые авторской смесью отрав, а затем с удовлетворением читал всё более истеричные статьи в городской газетёнке. В какой-то момент страсти накалились так, что Маслов наконец понял степень своего заблуждения — довольно много людей знали об охотничьих вылазках. И когда по городу прокатилась волна отравлений, все разом указали на него, как на главного виновника. Недолго думая, Маслов покинул город, и, как оказалось, — навсегда. Он взял с собой лишь сумку с необходимыми вещами, документы и уехал на попутной машине в областной центр к спортивному товарищу. Тот давно уже предлагал ему перебраться из бесперспективного городка к себе и заняться «настоящим делом». Маслов смутно подозревал, что это за «дело», но был уверен, что жизнь сама отказалась от него, а потому он мог больше не беспокоиться насчёт земных дел и отдаться полностью своему призванию. На самом деле, из родного города Маслов увёз больше, чем он планировал. Например, он увёз с собой ауру смерти, беспрестанно витавшую над ним, как воздушный змей. Горы собачьих трупов вычёркивали Маслова не только из рядов добропорядочных граждан, грешивших сладко и мелко, но и даже из живодёров, не способных на такие отточенные и конвейерные убийства во имя пустоты. Маслова уже давно несло по его личной, потаённой, реке прочь из мира городов, машин и света в тёмные и нелюдимые леса подсознания, где все ещё жили старые боги, презиравшие суету и подозрительную настырность новых религий. Там, где звуки умирали раньше, прежде чем достигали ушей, и где свет останавливался в кронах древних деревьев, забытые боги обручили Маслова со смертью, навсегда избавив его от рефлексии на тему убийств и насилия. Большинство людей ауру смерти не чувствовало и лишь отмечало неприятный взгляд, а вот животные и особенно — собаки, чуяли, как рядом с ними материализуется само небытие. Порой собаки умирали только от одних рыбьих глаз Маслова. Так тысячи выпущенных Масловом пуль превратились в одну незримую, которой он продолжал отправлять пёсье племя на жертвенные алтари. Когда семейка наконец исчезла, прихватив под мышки собак в предынфарктном состоянии, Маслов с удивлением понял, что теплоход собирается врезаться в берег на самом деле. 6. ВИНО И МЕЛИ Черниченко периодически забывал, как её зовут. То ли Катя, то ли Галя… Всевозможные правила прохладно относились к посторонним в рулевой рубке, но Иван Иванович верил, что команда с управлением теплохода справится и без него. А вот сам Иван Иванович без женщин и водки просуществовать не смог бы. Тяга Черниченко к вину была слегка преувеличена злопыхателями, но дурные привычки складывались на удивление легко и просто, так что все ещё привлекательный (если не смотреть на ноги) капитан старался каждый рейс утащить к себе женщину, и, вне зависимости от дальнейшего продолжения истории, — крепко выпить. Это помогало приглушить однообразные гладкие мысли, среди которых почему-то всё чаще попадалась колючая смерть. Примерно так: рейс, а как там Дмитрич, смерть, вот разговеюсь, отдохнуть бы. Или даже так: смерть, надо выпить, пенсия, скоро Дмитрич умрёт, еще двадцать рейсов, смерть. Кстати, Дмитрич умирать не собирался. Старый, со времён училища, приятель Ивана Ивановича отлично обустроился на берегу Волги в небольшом посёлке, откуда можно было наблюдать «Симеона Бекбулатовича» и салютовать ему из ракетницы. Даже соседи привыкли к этой идиотской традиции и при виде красных всполохов понимали, какой теплоход идёт мимо посёлка. Иван Иванович, в свою очередь, подводил теплоход совсем близко к берегу и страшно гудел. Выстрел из ракетницы предупреждал соседей, что им следует заткнуть уши и открыть рот. Конечно, были и жалобы, и какие-то вялые расследования, но всерьёз никто заниматься такой ерундой не собирался. Третий помощник терпел причуды капитана, ожидая его выхода на пенсию. Увидев Черниченко в обнимку с толстой раскрасневшейся бабой, он махнул рукой и ушёл играть в карты с матросами. С каждым годом экипаж становился всё более многонациональным и дружным, из-за чего коммуникация редуцировала до коротких, но ёмких и универсальных приказов. Даже в карты играть было непросто — ничего сложнее «очка» загадочные азиаты не понимали. Солнце скрылось за верхушками леса, подползшего к берегам, и на прощание окрасило небо в цвета жидкого чая. Волга безропотно несла «Симеона Бекбулатовича», надеясь посадить подлеца на мель, но судно шло до скучного выверенно. К тому же, даже выпив, Иван Иванович помнил все особенности маршрута. — Ща, — хихикнул Черниченко. — Фокус будет. Галя (или Катя) захихикала в ответ и уставилась на реку, в сумерках казавшейся свинцовой. Капитан энергично закрутил штурвал, и нос теплохода нацелился на огоньки посёлка. Фокус заключался в том, чтобы между причалом посёлка и теплоходом осталось не больше пятидесяти метров. Катя (или Галя) с детским любопытством наблюдала, как внушительный теплоход, слушаясь капитана, меняет курс и несётся прямо к берегу. Это был тот самый момент, который она сможет пересказывать десятки раз, и ей будут говорить, что это всё неправда, и не пустил бы её никакой капитан в рубку, и что вообще нельзя так управлять судно. Да что они понимают?! 7. ЖЕНЩИНЫ И ДЕТИ Больше всего Маслова удивила даже не сила удара, а то, что он остался цел. Его как пушинку сорвало с кормы и ударило о стенку, неприятно и резко напомнив о хрупкости человеческого тела. Сознание на короткий миг потухло, но усилием воли удалось быстро прийти в себя и встать на подкашивающиеся ноги. Удивительное перемещение Маслова прошло под аккомпанемент металлического скрежета, напоминавшего рёв сказочного чудовища. Вместе с ударом погас свет и стихла музыка, оставив публику без разгадки, что же можно наконец проделать с восемнадцатилетней девицей. Впрочем, долгий закат более-менее позволял ориентироваться и передвигаться по теплоходу, который внезапно приобрёл новые конструктивные изгибы. Больше, чем за себя, Маслов беспокоился за пассажира одноместной каюты номер 006. Но поднимающаяся паника смешала все планы, и оставалось лишь ждать спасателей. Берег выглядел обманчиво близким, чем Волга и пыталась заманить к себе беспечных и хмельных пассажиров. Всего-то ничего! Ныряйте поскорее, десять минут — и вы уже на суше! Ждать помощь бессмысленно, а теплоход скоро утонет! Маслов слышал эти издевательские призывы реки, поэтому присел на палубу. Где-то были подвешены капсулы со спасательными плотами, но экипаж, похоже, не торопился что-либо делать. Паника метала толпу пассажиров с носа на корму, с верхней палубы на нижнюю, из-за чего теплоход кряхтел и расползался, как слоёный торт, неловко поддетый на вилку. Пока Маслов собирался с мыслями, размышляя, стоит ли доверять реке, мимо него пронёсся бодрый пенсионер в вечернем костюме. Он ловко дёрнул за пусковой линь капсулы со спасательным плотом, дождался, пока тот надуется, а затем спрыгнул в него — к этому времени «Симеон Бекбулатович» совсем раскис и носовой частью клонился влево к воде, а кормовой — вправо. Иллюминаторы нижних кают, обычно открытые из-за духоты, уже вовсю хлебали воду. По теплоходу носились перепуганные пассажиры и не менее перепуганные члены экипажа, впервые обнаружившие, насколько плохо они вжились в роль. В стрессовой ситуации Маслов доверял интуиции, а она предлагала ему немедленно прыгнуть вслед за пенсионером. Плот уже отошёл от борта теплохода, степенно погружавшегося в воду, но свои шансы Маслов оценивал как неплохие. Пенсионер напряженно наблюдал, как Маслов взбирается на ограждение, несильно отталкивается и падает в воду рядом с плотом. Пока смесь эндогенных стимуляторов еще действовала, Маслов, даже не чувствуя ушибов, забрался внутрь, напоминая водяного или, с поправкой на местный колорит — су бабасы. Первым делом Маслов похлопал себя по карманам и убедился, что всё на месте. Это немедленно его успокоило, как будто он прятал в одежде душу, а не вещи. Безмолвный пенсионер явно предпочитал одиночество даже во время катастрофы. Он затравленно смотрел на Маслова, держа в руке раскладное весло. Весёлый костюм с попугайским галстуком наводил на мысли о тамаде, сбежавшем со свадебной драки. За спиной Маслова разворачивалась драма — слепой и покорёженный теплоход кряхтел и расходился на две части, которые плавно скрывались в реке. В центре, над мелью, образовался небольшой островок из обломков, кишевший пассажирами. Многие из них оказались в воде, искали родных и друзей, а то и вовсе, поверив Волге, гребли к берегу. - Ну чё, отец, греби, — предложил Маслов. Мужчина приоткрыл рот, как будто впервые увидел попутчика. - Ау! Мы так и будем болтаться тут? Маслов раздражённо вырвал весло из рук тамады и принялся грести подальше от теплохода. Надо было сделать большую дугу, чтобы прибиться к берегу и не подцепить кого-нибудь из пассажиров. Если уж прыгаешь в вип-плот, то надо пользоваться всеми положенными благами. Бизнес-класс! Вероятно, следовало подплыть к теплоходу и взять кого-нибудь к себе, но Маслов не стеснялся своей тени и думал лишь о том, что пассажир каюты номер 006 уже под водой, и это глупо и нелепо. В конце концов, желающие спастись могут так же, как этот энергичный мужик, дёрнуть тросс… Э-э-э, линь? И вот этот бочонок упадёт в воду, надуется как-то сам, да? В общем, ничего сложно. Удачи. Пока Маслов орудовал веслом, зазвонил мобильный. Тамада достал из кармана смартфон, посмотрел на него и убрал обратно. В течение следующих нескольких минут звонки сыпались один за другим, пока Маслов наконец не прикрикнул на него: - Возьми уже, а? Тамада вновь посмотрел на Маслова тоскливым взглядом, как будто незваный гость собирался пристрелить его. - Ало… Э-э… Да… Я… Это я… Ну… Всё в порядке. Всё под контролем. Нееееет, всё в порядке, ничего не надо… Да тут рукой подать… Да… А я сейчас на плоту… Маслов слышал лишь отрывки разговора. Но, даже когда тамада вжал смартфон в ухо со всей силы, отчётливо слышались эмоциональные фразы: - Чтобы ты, сука!.. Быстро!.. Иначе я тебя… Ты должен быть на судне!!! Кусок… Поверь, как только ты окажешься на берегу, я… - Я оцениваю повреждения. Скоро вернусь, — кротко ответил тамада и спрятал мобильный. - Мы не вернёмся, — возразил Маслов. — Ты как хочешь, а я к берегу и домой. - Ага, - поддакнул тамада. Вид его становился хуже с каждой минутой. Даже генерал армии, разбитой по нелепой случайности, не выглядел бы настолько ужасно и отрешённо. Казалось, еще несколько мгновений, и он безжизненной куклой завалится на бок с остановившимся сердцем. До берега оставалось немного. Маслова поймал себя на мысли, что ему даже нравится грести. Стоило только поймать ритм, и плот уверенно разгонялся, скользя вдоль берега без рывков, как на прогулке. Иногда подводное течение пыталось вынести плот на середину, но Волга шептала волнами «не сегодня», не раскачивала плот, а только придавала ускорения. Чуть поодаль, метрах в трёхсот от посёлка, начиналась легкомысленная рощица, а за нею — солидный лес. Сойти там было бы лучше всего. «Симеону Бекбулатовичу» поплохело не меньше, чем тамаде. Теперь место крушения напоминало растянувшееся мусорное пятно. Пятно состояло из обломков теплохода, нескольких надувных плотов и пассажиров, цеплявшихся за какие-то доски, куски мебели и надежду. Тьма, опустившаяся на хищную Волгу, заметно усложнила выживание, придавая еще больше мрачности и драматизму массовому жертвоприношению. Над водой стоял общий вопль, чередуемый с беспорядочной перекличкой. Иногда прорезывался высокий голос старпома — чудак предлагал не паниковать и ждать помощи. У тамады снова заверещал смартфон. На этот раз Маслов даже не стал особо вслушиваться. Кто-то угрожал тамаде расправой, если тот не вернётся. Возбужденный выживанием, Маслов ненадолго разговорился, как отшельник, встретивший первого за долгие годы человека. - Слушай, а чего ты один в шлюпке? - Это плот, - уныло поправил его тамада. - А. Ловко ты его сбросил. Я думал, это баки просто висят. Тамада ничего не ответил и лишь постоянно оборачивался, рассматривая в сумерках останки «Симеона Бекбулатовича». - Не, я серьёзно. Вроде ж сначала женщины и дети, а потом мужчины. Ты чего один залез? - Ну да, женщины и дети, - вяло согласился тамада и добавил. – Так вы тоже никого не спасаете. - Я и не спасатель, не обязан. - Обязаны… Оставление в опасности — преступление. А я тем более обязан... Маслов от неожиданной догадки даже сбился с ритма и перестал грести. - Из экипажа что ль? Тамада кивнул. - По костюму так и не скажешь. - У меня вахта закончилась. Я переоделся, пошёл в бар, когда… теплоход налетел на мель. На автомате… Я же… Я… дёрнул за линь и оказался на… плоту. Последние слова тамада произнёс так тихо, как будто боялся, что его услышат. - Ага. Ладно, мне всё равно, — подытожил Маслов. – Просто свали, как только причалим, окей? Разошлись и забыли… Слушай, раз ты из экипажа… Можно про плот сказать, что мы причалим? Тамада на миг удивился и растерял свой отчаянный вид, но затем уставился вниз и неопределённо покачал головой. Смартфон опять звонил, и так настойчиво, что было ясно — отказа он не примет. — Алё… Да я тут, тут. Нет, почему?.. Я уже на борту, да… А он откуда знает? Сам-то… Где он был, хочу спросить? А? Он обязан быть со мной в рубке, а где он?.. Сейчас вернусь… Э… Нет, я уже вернулся, так что… Да… Понял. Перезвоню через пять минут… Погибшие? Я не знаю. В смысле, мне же надо оценить… Нет, а зачем… Я уверен, что никто не погиб. Тут не выдержала даже Волга и качнула плот шаловливой волной. Вот же балабол!.. Как раз сейчас на дно опускались новые постояльцы… Собралась отличная компания, включая вахтовика и его подружку, Галю с Катей и даже несколько ассирийцев из экипажа. Все они плыли вдоль маршрута, как и планировалось, но уже без весёлой музыки, багажа и души. — Интересно, кто-то вообще приплывёт сюда спасать нас? — вслух подумал Маслов. — Это ж река, а не море. При слове «море» тамада как-то совсем сник. После долгого молчания он заметил: — Скорее всего, мимо скоро пройдёт баржа… Но тут нет огней, могут и не заметить. Может, кто-то из посёлка увидит и позвонит, тогда прибудут спасатели… — А ты-то кто из экипажа? Клоун Карандаш? Тамада никак не реагировал на тон Маслова, самопогруженный чуть ли не до транса. После очередных попыток связаться с ним, смартфон был выброшен за борт. — Я капитан, — вдруг признался тамада. Маслов засмеялся. — Я серьёзно. Капитан. — Как скажешь, братан. — Почему вы мне не верите? - Ну… Хе-хе… Капитан обязан оставаться на судне и всё такое. А не переодеваться в костюм и сбегать. - Так… Ну вот такой я капитан. - Ясно. Ну тогда я киллер! - Я серьёзно! - Да мне всё равно, — раздражённо сказал Маслов. — Капитан так капитан. Ты в бегах что ль теперь? - Ну да. - А ты не боишься, что я тебя сдам? - Нет. Вы же тоже бежите. Помните, я про оставление в опасности еще говорил? Маслов хмыкнул: - Ладно, уговорил. Значит как? Сейчас вылезаем на берег, и расход? Тут вон лес начинается, надо через него пройти. - Вроде того, — согласился капитан. Подумав, он протянул руку: - Иван. Маслов холодно уставился на руку. - Мне всё равно, я же сказал. - Ах да, — спохватился Черниченко. — Ну, тогда просто «капитан». Маслов помрачнел. Грести оставалось всего несколько минут, но он почувствовал, как из него рвётся неясная даже для него самого пространная тирада, как будто посреди пьесы драматург задумал центральный монолог из собственных обмусоленных мыслишек. - Какой ты капитан, а? - Уже никакой… - ##### ты, а не капитан. Я же видел, как теплоход виляет и к берегу валит! Дебил… Посмотри на себя! Сколько ты убил людей?.. Старый хрен в развесёлом костюмчике… Ты как будто собрался в цирк… А потом поджёг его… Тупой пердун, который умудрился посадить на мель теплоход… Теплоход! Как тебе его вообще доверили? Тут же, наверное, фарватер выверенный, как хирургический шов… Я бы тебя просто щас скинул в воду, так тянет блевать от тебя… Мне просто интересно, сколько ты людей прикончил невинных? Черниченко обиделся. Сам себя он уже трижды казнил и обрёк на ад, но инвективы Маслова показались обидными и несправедливыми, словно только он сам имел право посыпать голову пеплом. - Да что ты заладил! Убил, убил… Сам-то сколько убил? Черниченко красноречиво обвёл рукой пустой плот. Маслов недобро уставился на капитана. На самом деле, тонущие люди его нисколько не беспокоили. Ему казалось, что если уж человек себя назвал капитаном, то и вести должен соответствующе. Себя же Маслов никем не считал, не имел никакого внятного, а тем более — публичного статуса или должности, и потому спроса с него и быть не могло. Эта поза, удобная настолько, что больше походила на самозащиту, его не смущала. Высокая трава наконец зашелестела о борт. Спустя несколько мгновений плот уткнулся в берег. Маслов неуклюже попытался вылезти, но плот отталкивался в обратную сторону. Тем временем, Черниченко просто спустился в воду прямо в костюме и выбрался на сушу, напоследок выбросив смартфон. Махнув рукой, Маслов бросил весло в плот и последовал примеру капитана. В сгущающейся темноте даже жидкая рощица казалась дремучей. Равнодушные притихшие деревья, выстроившиеся вдоль берега, будто бы оберегали священную тьму от глупой и торопливой реки. Однако, если подняться вверх по склону, можно было дойти до настоящего леса, где тьма становилась материальной, и где можно было затеряться и затаиться на время. Скорее всего, там периодически шастали охотники и грибники, но едва ли они приняли бы двух беглецов за жертв катастрофы. Зато и заблудиться бы крепко не вышло. Маслов и Черниченко вопросительно посмотрели друг на друга. Первым не выдержал капитан. - Давай из леса выйдем и разойдёмся. А то потеряемся по одиночке. Это была не такая уж глупая мысль, поэтому Маслов согласился и повёл за собой Черниченко. Тот шёл с трудом, постоянно цепляясь своими карнавальными туфлями за корни. Лес быстро проглотил их, окутав плотной беззвучной тьмой. Как выяснилось, Маслов всё же потерял смартфон во время дерзкого абордажа плота, и теперь приходилось идти едва ли не на ощупь, прикрывая лицо от невидимых и колючих веток. Следовало двигаться строго прямо, чтобы пересечь лес и выйти в поля, но Маслов чувствовал, что поваленные деревья, вынуждавшие делать крюк за крюком, уже заметно отклонили их от курса. Здесь, в царстве Пана, глаза лгали, а внутри пробуждались древние страхи и забытые ощущения. Возможно, было бы кстати прочесть молитву, разжечь костёр и надеяться на милость духов, а может — совершить ритуал и умилостивить хозяина дремучего леса. В крайнем случае, с рассветом ориентироваться станет проще, думал Маслов, да и никто не будет искать пассажиров (и капитанов) теплохода в лесу. Пропавшие без вести. Конец истории. 8. СОГЛАШЕНИЯ И РИТУАЛЫ Часа через два Маслов почувствовал, что они заблудились. Он даже не был уверен, что они в самом деле шли два часа — плутание по тёмному лесу изматывало и спутывало все чувства. Слишком много приключений свалилось на них и без кораблекрушения. Похоже, Черниченко боялся еще сильнее. Он постоянно заводил разговор, но то ли устал от односложных ответов, то ли и сам выдохся, но дружеская беседа не складывалась. - А ты точно не скажешь, что видел меня? - Нет, — буркнул Маслов. - Конечно, ты тоже совершил преступление… Лучше нам обоим молчать. - Опять ты за своё… - Но я просто уточняю… В общем, не видел меня? - Я тебя и сейчас не вижу. Капитан ненадолго умолк, но вскоре продолжил: - Отсижусь, потом устроюсь куда-нибудь. Грузчиком. - Ага. - Шумиха утихнет. Полгода, может. Если я пропавший без вести, то и судить не смогут. Потом вообще умершим признают. С мёртвых какой спрос? - Отлично. - А ты вот мог бы и не сбегать. Переждал бы. Маслов остановился и злобно прервал Черниченко: - Заткнись уже. Если бы я знал, что ты такое трепло… - Ладно, ладно… Может, передохнём? - Нет… Если остановимся, то просто уснём. А нам надо пройти как можно больше. Капитан ничего не ответил. Спустя несколько секунд мёртвую тишину леса вновь нарушил шум борьбы с бесконечной паутиной веток, кустов, деревьев и завалов. Маслов, сам не замечая, переключился на мысли о сне. Зачем этот болван предложил сделать привал?.. Ни еды, ни воды… Они заснут и будут дрыхнуть здесь часов десять, точно. Десять часов! Десять часов сладкого сна на листве и кочках… На холодной земле… Да и ладно!.. Сон, сон, сон… Вот тут отличное место… Ни черта не видно, но просто чувствуется, что здесь замечательное место, чтобы прилечь… Нельзя забывать прикрывать лицо, проклятые ветки норовят выколоть глаза… Впрочем, глаза тут и ни к чему… Глаза вообще можно закрыть и заснуть… Маслов чувствовал, как начинает спать на ходу. Это было бы опасно даже на улице в городе, а уж тут ничего не стоило как следует приложиться о дерево или зацепиться ногой за вздыбленный корень и сломать себе что-нибудь. Поэтому надо было прекратить этот марафон и лечь спать. Маслов, размышляющий о прелести сна, не сразу понял, что Черниченко стонет, как раненый. И тот странный щёлкающий звук издала вовсе не очередная ветка. Через секунду стон перешёл в жуткий крик. — Нога! Нога! Невозможно было разобрать, что пугало сильнее — что могут услышать люди, что никто не услышит, или что услышат вовсе не люди. Конечно, это уже мозг, истощенный и измученный, порождал безумные гипотезы и фантомов, однако в таком пограничном состоянии отделить настоящее от выдуманного не получалось. Маслов побрёл на вопли Черниченко и едва не споткнулся о него. - Что? Что случилось? - Нога! Нога!.. Я попал в капкан! Маслов руками нащупал ноги Черниченко. Левая была в порядке, а вот правая… На уровне чуть выше ступни холодел металл, и даже во тьме было понятно, что зубья капкана сломали кость. Маслов с лёгким удивлением отметил, что ступни Черниченко невероятно велики, и что ещё и нашлась обувь для них. Впрочем, он убедил себя, что ночью в лесу всё что угодно может принимать самые странные формы и сбивать с толку. Горячая кровь стекала по штанине и по рукам Маслова. Оставалось только перевязать ногу импровизированным жгутом и как-то оттащить старого балбеса к дороге. Если, конечно, тут где-то была дорога. И что жгут поможет. И что вообще можно в темноте сделать жгут и правильно наложить его. - Нога… Я не понимаю… Мне отрезало ногу? - Ничего тебе не отрезало, - неуверенно ответил Маслов. - Не бросай меня тут!.. - Заткнись, а? Я думаю, как помочь. - Не бросай. Маслов нащупал рукой ствол дерева и прислонился к нему. Сна, конечно, уже не было и в помине, но даже если бы стоял день, волочить эту тушу сквозь лес он долго не смог. А сейчас… Истекающий кровью старик, подпрыгивающий на одной ноге. В лесу, ночью, после того, как оба спаслись с тонущего теплохода?.. Черниченко всё так же сидел и раскачивался взад-вперёд, как будто это помогало. При свете дня он походил бы на гребца, но Маслов этого не видел и только чувствовал ритмичные движения и шорох листвы. Похоже, организм капитана всё же очнулся и впрыснул в кровоток собственные болеутоляющие. - Ну что? Надо жгут наложить. - Я не хочу терять ногу, - ныл Черниченко. – Тебе надо выйти в посёлок… Там мой друг живёт, скажи ему… - Выйти в посёлок? Какой посёлок, идиот?.. Мы посреди чего-то где-то… Потому что ты постоянно уходил куда-то влево… - Ты сам заблудился и меня запутал!.. Не бросай только… - Идти сможешь? – зачем-то спросил Маслов, хотя и так знал ответ. - У меня нога на мясе висит, куда я пойду?! – скулил капитан. – Только не бросай… Прошу, помоги… Чёрт с ней с полицией и всем остальным… - Ладно, помогу, - изменившимся голосом ответил Маслов. Он опустился на колени к Черниченко и почти по-матерински приобнял его голову левой рукой. Правой же он достал из-под куртки длинный ПБ, который путешествовал вместе с хозяином уже много часов. Ощущение от пистолета в руке странным образом успокоило Маслова, словно знакомый реквизит напомнил актёру давно забытые реплики старого спектакля. - Сейчас помогу, - пообещал Маслов и приставил глушитель к виску хныкающего Черниченко. Тот явно не понимал, что происходит, и полностью сосредоточился на травмированной ноге. Раздался глухой щелчок. Капитан коротко вздрогнул и обмяк, будто Маслов наконец-то соблаговолил сделать привал и скомандовал отбой. Никакого умиротворения на лице Черниченко не было и в помине, только напряженная гримаса человека, которого раздирали противоречия. Возможно, он негодовал на Маслова, решившего помочь самым нелюбезным образом. А может, и не могло быть другого выражения у того, кто за один день потерял судно, капитанскую должность и остатки самоуважения. Лес не выказал ни малейшего чувства по поводу ситуативного жертвоприношения. Всё-таки это надо было обставить соответствующим образом — разжечь свечи, выложить из веток какую-нибудь фигуру или символ. А главное — задумать с самого начала, а не прикончить раненого и ждать милости. Но Маслов и не ждал. Его пакт не предусматривал никаких дополнительных параграфов относительно жертвоприношений и встречных предоставлений. Что еще важнее, в пакте ничего не говорилось об убийствах из милосердия, если таковые вообще существовали. Всё-таки в милосердии было что-то надменное и покровительственное, как и в призрении. Маслов поднялся на ноги и безжизненным голосом пропел Черниченко эпитафию: - Капитан, капитан, улыбнитесь. Ведь улыбка — это знак корабля. Затем он вложил пистолет в руку капитана, как будто это имело смысл, и наугад побрёл прочь, надеясь, что ночь и лес никогда не закончатся.
Нет, мне такой формат пока нравится. Скоро закончу сборник, займусь совершенно новым) Чтобы не предупреждать, что все совпадения случайны))) Можете еще почитать про Коста Конкордию. Там вообще безумная история, мечтаю сценарий написать)
итальянец в компании румынских проституток это эпично)) --- добавлено, 27 дек 2024, дата оригинального сообщения: 27 дек 2024 --- ну недосказанность же есть некая
Замечательная история. И что команда ни черта не понимала. И как он сдриснул на лодке. Я очень впечатлился) Изначально концовка другой была, но эта меня устраивает. Встретились два одиночества на узкой дорожке)
да, вроде Европа и такое, ну ладно про Филиппины или Африку не удивительно такое читать, но тут, хотя как норвежцы эсминец утопили, тоже эпичная история)
