ПОДАРОК Машина приехала вовремя, как и всегда, ровно в девять утра. Черный дорогой «Мерседес» с немногословным серьезным водителем в костюме-двойке мгновенно деклассировал типичный спальник до уровня бразильской фавелы. Руднев плохо разбирался в роскоши, благоразумно стараясь не портить себе настроение, но машина производила достаточно сильное впечатление, чтобы он полез искать её на сайтах автосалонов. Выходило где-то полторы его квартиры. Да и квартира-то ему досталось случайно, просто иногда смерть и право собственности играли в четыре руки. Пожалуй, даже стоимость костюма водителя начиналась на границе, где обрывалось благополучие Руднева. При этом и водитель, и Руднев служили, точнее – прислуживали, из-за чего получалось как-то совсем нелепо. Хозяйский кучер везет гувернера. Кучер будет побогаче гувернера, зато гувернер – кандидат, медалист и не ругается матом. Соотношение - где-то один к одному. Руднев не помнил ни одного случая, чтобы «Мерседес» приехал хотя бы на пять минут позже. По любым пробкам, в любую погоду, а может, даже в случае падения метеорита или начала военных действия прямо в центре Москвы, машина неизменно останавливалась у подъезда «брежневки», где обитал Руднев, чтобы отвезти его к Полине. В девять утра, пока не до конца проснувшийся Руднев заваливался на заднее сидение «Мерседеса», Полина вставала, умывалась, завтракала. К десяти подъезжал Руднев, выпивал чашку кофе и приступал к занятиям. Девятый класс, русский, литература. Сложный возраст. Сочинение на тему… На какую, кстати? Руднев зевал и тёр глаза. Конечно, тема сочинения где-то болталась у него в записной книжке. Невозможно было представить, чтобы он приехал не подготовленным. Его порекомендовали такие хорошие, славные люди. Руднев боялся подвести их, боялся больше, чем потерять лицо или как-то ужасно опозориться перед родителями Полины. - Доброе утро. Пристегнитесь, - сказал водитель. Руднев промямлил «здравствуйте» и послушно защелкнул дурацкий ремень, такой лишний на божественном заднем сидении, предназначенном для Людей. С большой буквы. Руднев здесь казался лишним, как окурок в храме. Гм, о чем он думал? А, про хороших, славных людей, которые знали его батюшку… Еще с перестроечных времен, кстати. Хорошие, славные люди, сорвавшие джекпот в девяностых, понимали, что живут Рудневы так себе. Но так уж вышло, что Александр был отличником, а еще была девочка Полина, которая не хотела в школу, и не на шутку скандалила. Из-за чего её хорошие, славные родители организовали пул гувернеров, репетиторов… Руднев пришелся, как нельзя лучше. В самом деле – золотая медаль, курс филологии, а еще потом аспирантура. Один раз даже мелькнул на канале «Культура». Всё серьезно. И уж-ж-ж-ж-асно бесполезно, до слёз. Чистая гуманитарная гуманитария. Есть страны, честное слово, где это всё нормально, и люди не ползают по руинам нефтяного просперити в поисках пропитания, даже с гуманитарным образованием. Но эти страны были далеко-далеко от Руднева с его собачьими медалями, особенно далеко из-за подлых денег. Вот, скажем, Франция. К сожалению, Руднев до Франции не мог добраться, как не мог добраться даже до уровня водителя «Мерседеса». И оказаться на Парижу филолог Руднев имел шансы только в случае падения вышеназванного метеорита, когда остатки филолога Руднева обратятся в пепел, и злой могучий вихрь разнесет филологические частички по всему свету, включая Францию. Эти саркастичные размышления обычно возвращали Руднева в нормальное состояние. Хи-хи, ха-ха, посмеялись, поиронизировали, снизили накал драматизма. Себя не насмешишь – никто не насмешит, себя не пожалеешь – никто не пожалеет. И вообще, могло бы быть хуже. Репетиторство у всех по-разному складывается, есть, кто гаденышей на ЕГЭ натаскивает, есть – кто на олимпиаду. У Руднева самое благородное репетиторство, практически уровня гувернера – свободное обучение, да еще и не гадёныша из фавелы, а целой Полины, девочки с фарфоровыми пальчиками и синими равнодушными глазами. «Мерседес» стремительно и мягко наматывал на колёса запутанные московские дороги. Вот из-за поворота выплыл уродливый азиатский каприз – Москва-Сити, сталагмитовые леденцы, застывшие посреди трущоб в ожидании своих индийских набобов. Несколько томительных минут в пробке, бросающих тень на водителя, и впереди расстилается прямая и свободная дорога на запад. На западе, а также частично – на Западе – жили Полина и её родители, Лезвинские. Руднев, как и положено простаку, ничего о них толком не знал. Едва ли в их биографии было что-то особенное. Может, вовремя вложились в недвижимость. Вовремя – то есть когда Руднев бродил по депрессивному двору (с детской избушкой, приютившей токсикоманов) и собирал в трехлитровую банку обслюнявленные бычки. А может, Лезвинским дали подержаться за нефть, за газ, а там уже пошло, как по маслу. Нет, всё это было не интересно и ни к чему. Руднев никогда не завидовал состоявшимся программистам или юристам и даже моделям, справедливо полагая, что так распорядился бог. Не представлялось возможным без (полной) потери качества изъять сообразительные программистские мозги и как-то утрамбовать их в свою гуманитарную головушку. Равно как и не удалось бы облачится роскошной моделью и навертеть своим задом квартирку в Ницце. Но деньги… Благодать господня в виде денег обладала свойством непостоянства, особенно в России. Нувориши, старавшиеся поскорее сплавить деток прочь отсюда, хорошо понимали это. Сколько бы они не возводили стен вокруг своей элитной деревни, в конечном итоге драили элитные нужники и охраняли элитные ворота всё те же морлоки, отложившие несложные мысли про обустройство работодателя топором по лысине далеко. Но не навсегда. Рудневу это всё казалось пошлым и глупым. Ну и что теперь? Не станет же он воровать столовое серебре и украшения хозяйки? Или, тем более, топориком тюкать?.. Нет, как есть, так пусть и будет, нечего себя мучить разглядыванием витрин. Руднев сделал, всё что ему по силам. И хлеб ему по горбу, и крест по росту. Без пяти минут десять машина пересекла КПП поселка с ничего не говорящим названием «Лесное» и заехала во ворота подземного гаража. Разлагающий комфорт действовал на Руднева гипнотически, несмотря на все свои умненькие-разумненькие увещевания. Теплая мягкая машина закатывается в теплый подземный гараж особняка, в котором лишь по какой-то страшной оплошности нет лифта. Прислуга, какая-то молдаванка, принимает у него куртку и выдает чистые тапочки. Что вы на это скажете, Руднев? В столовой его встретила домработница Татьяна. Неразговорчивая тетка за сорок, в очках и с каре. Она в основном руководила вечно меняющимся штатом полезных насекомых, обеспечивающих особняк всем необходимым – продуктами, чистотой и уходом. Иногда, впрочем, даже что-то готовила сама и сама же всегда варила Рудневу кофе. Ей он казался порядочнее и умнее других репетиторов, либо бестолково заискивающих перед Лезвинискими, либо делающих вид, что они и Лезвинские – равноправные партнеры в деле воспитания Полины. Мол, вы не одним, много вас еще таких, позабывших, как выглядят «ярославли» и другие смешные купюры северного Зимбабве. Руднев не выделывался и считал, что ему будет достаточно щедрого гонорара и рекомендаций. Выстраивать какие-то отношения с Лезвинскими ему не хотелось – он просто не умел этого делать. - Как Полина? – иногда спрашивала Ольга Лезвинская. - Неплохо, - ровно отвечал Руднев. – Большую часть курса по русскому мы закончили, не вижу смысла строго следовать школьной программе. Я бы порекомендовал свой собственный курс для абитуриентов, Полине он по силам… - Хорошо, хорошо, как скажете, - вежливо улыбалась Ольга. – Я иногда смотрю результаты её тестов, меня всё устраивает. За русский и литературу я спокойна… Да и читать она хотя бы начала уже… Я её как-то видела с бумажной книгой… Гоголь!.. Боже мой!.. Руднев делал вид, что смущен и почти в открытую показывал, как ему хочется поскорее исчезнуть. Конечно, Ольга общалась с ним, как и положено общаться с высококвалифицированной обслугой – вежливо, равнодушно. Но легче от этого не становилось, Рудневу постоянно мерещилось, что Ольга хочет сказать нечто совсем другое. Как и Руднев. Например… - Ну, Сашка, как там моя девочка? Читать-то хоть умеет? - Помилуйте, Ольга Викторовна, КОНЕЧНО, умеет. Что же, ведь мы уже заканчиваем девятый класс, то есть, ну, уже даже какое «читает», она же пишет сочинения… - Сочинения? Это какие еще сочинения? - Ну, по Гоголю там, да вот уже по Достоевскому тоже, и пишет без ошибок, да складно… - Конечно, без ошибок! Конечно, складно! Вам за что денег-то платят? - И как щедро, Ольга Викторовна! Позвольте я уже наконец обращусь в жижу и стеку в канализационное отверстие, до следующего урока. Вшшшшшшшшш… Руднев стекает в лужицу и цветастой филологической грязькой течёт до своей трущобы. Нет, в канализацию Руднев не стекал, а вот таких клиентов встречал, причем сильно беднее Лезвинских. И всегда ему было нестерпимо тошно от таких завуалированных унижений, будто собаку погладили и оставили резвиться на цепи у лоханки с помоями. А могли бы и пристрелить. Лезвинские, по крайней мере, старались изображать из себя богатых, но местами сильно фальшивили – хотя бы по той причине, что они решили выстроить особняк здесь (в Подмосковье, в России), а не упаковать чемоданы еще эдак лет пятнадцать назад. Чтобы поскорее распрощаться с ненужным опытом жизни в РФ и учиться жить. Учиться, вытравливать из себя потомственных крестьян при партийном распределителе, уметь быть богатыми и не сверкать ртом 985 пробы за пределами Павелецкого вокзала. Впрочем, придет время, их место займет Полина и какой-нибудь её породистый кавалер, которые, быть может, окажутся более естественными во всей этой крезовской роскоши. Домработница налила Рудневу черный кофе и выдала небольшую шоколадку в элегантной обертке. - Хотите чего-нибудь еще? Руднев по обыкновению отказался. Он, как прилежный маленький гость, осушил чашку, съел шоколадку и скомкал обертку в маленький шарик. Хороший мальчик. До занятий оставалось еще пятнадцать минут, можно было, еще раз посмотреть свои записки и подумать, чем бы загрузить Полину. Про свой курс русского языка он придумал ловко. В самом деле, иначе чем он отличался бы от других репетиторов?.. Отсутствием лоска, разве что. Как он ненавидел этих сладких гладких пауков, заползавших в дом после него! Такие щегловатые, прыткие, аккуратные! Тоже репетиторы, только особенные. Была там еще одна француженка, к ней, конечно, никаких претензий. Но эти-то, местные!.. Лет пятнадцать назад, поди, тряслись в вонючей маршрутке на рынок за едой на неделю, а теперь - ручки в золоте, под мышкой «мак», в голове – «передовые» методики. Ну-ну. Руднев незаметно для себя начал скрежетать зубами. Его академическое превосходство выглядело блефом на фоне умелой подачи «коллег». Было особенно противно от того, что на все эти ужимки покупался сам Руднев. Нет, объективно старомодный Руднев был хорош, умен, а все эти пауки… Они страдали какой-то особой формой лакейства, на уровне самовнушения. Мол, нет, я не уроки Полину учить хожу, я деловой человек, работаю по методике N, по результатам применения которых начинают работать скрытые полушария мозга. Не верите? Тьфу!.. - Я готова. Полина никогда не здоровалась и не прощалась. Она была здесь настоящей хозяйкой, а появление гостей строго регламентировалось. Руднев это чувствовал и боялся даже выпить больше одной чашки кофе, ведь иначе рушился весь барочный механицизм дома Лезвинских. В десять тридцать – начало занятий, в двенадцать тридцать – окончание. Сначала проверка домашнего задания, потом русский, потом снова домашнее задание и, наконец, литература. Затем два этажа вниз, машина, КПП, Москва, фавела. И никак иначе. И Руднев здесь появился не сам собой и не с пылесосом «кирби». Просто они с Полиной танцевали размеренный сложный менуэт, немного легкомысленный, в духе «Les troqueurs» - Полина меняла репетиторов, а Руднев – учеников. Ну а вежливость… Эту часть танца просто не написали. Впрочем, у строго регламентированных форм общения были очевидные преимущества, например – отсутствие сюрпризов. Скажем, приходите вы в гости к профессору, даже не РАЕН, а он у вас на глазах хлопает стакан водки и начинает рассказывать про величие Сталина. Сюрприз. Или приходит репетитор к своей ученице и как-то странно сворачивает на тему ранних браков в Средневековье и эфебофилии в Древней Греции. Сюрприз… Руднев поднялся вслед за Полиной, в её комнату для занятий. Здесь всё находилось всегда на одном месте, в идеальном порядке, то ли оттого, что так Татьяна вышколила прислугу, то ли потому, что Полине самой нравилась такая обстановка. Кажется, даже стул Руднева всегда ставился ровно на то же место, под тем же углом, ровно в полуметре от стула Полины. Механика. Вообще это было идеальное место для работы. Ничего постороннего, отвлекающего. Именно здесь бы Руднев написал свою диссертацию легко и остроумно, здесь, а не дома, в удушающем чаду бытовых дел и рабочей суеты. А еще можно было выйти на балкон и с удовольствием выкурить сигарету, собраться с мыслями и вернуться к такому призрачному, бесполезному и величественному труду, как роман. * * * Полина была умной девочкой. Поздний ребёнок, последняя надежда. Как говорил приятель Руднева, дети – единственная форма бессмертия. Лезвинские постарались. Полина радовала, особенно в сравнении с купеческой порослью, всеми этими раскормленными акселератами, которые не могли ни минуты усидеть на месте и изводили Руднева мелким хамством и тупостью. В таких семьях хорошие частные школы считались пустой тратой денег, а сам Руднев – едва ли не мошенником, которого от разоблачения спасали высокие результаты крысенышей на экзаменах. Нет, Полина себя так не вела. Нелюбовь Полины к школам, даже самым дорогим, с классами из десяти человек, казалась капризом, но она очень последовательно пресекала любые попытки куда-то её определить. В отличие от многих других подростков, ей даже не хотелось учиться за рубежом. По крайней мере, идею закончить среднее образование где-то в Великобритании она встретила истерикой. Не при Рудневе, конечно же – это Ольга поделилась с ним, шутя, эпизодом с несостоявшейся высылкой Полины. - Не хочет и всё!.. – улыбалась Ольга. – Все школы перебрали, уж там и экспаты одни работают – нет, не хочу… Ладно. Годик подождём еще, а потом, конечно, мы её вышлем. Мне кажется, хорошее образование тут не получить. Я не про вас, конечно… Я имею в виду, более специальное… В какую-нибудь условную Сорбонну хорошо поступать, проучившись там какое-то время в старшей школе, мне кажется. Русский и литературу ей знать всё равно стоит, корни у неё здесь, мы так с Валентином Николаевич решили. Но… Вы же понимаете… Руднев кивал головой. Упрямая нерациональная Полина после таких откровений ему нравилась даже больше. В самом деле, а чего бы и нет? От родителей ей достанется особняк, несколько огромных квартир в хороших (и славных) районах, капиталец для неинтересного и безопасного бизнеса и капиталец, который не жалко прокутить. В России всё равно ничего страшного и веселого не случится, зато здесь она - барыня, куда более реальная и властная, чем её мамашка, певшая с выкаченными глазами в 89-м году гимн некроманта: Люди мира, на минуту встаньте! Слушайте, слушайте: Гудит со всех сторон – Это раздаётся в Бухенвальде Колокольный звон, Колокольный звон. Это возродилась и окрепла В медном гуле праведная кровь. ЭТО ЖЕРТВЫ ОЖИЛИ ИЗ ПЕПЛА И восстали вновь, И восстали вновь, И восстали, и восстали, И восстали вновь! И восстали, и восстали, И ВОССТАЛИ ВНОВЬ! Нет уж, Полина на такое даже губу презрительно не выпятит, она лишь пальчиками щёлкнет, и всё это селедочно-водочное мурло с сектантскими песнопениями само сольётся в унитаз. А Полина доедет до Внуково и улетит на неделю в… Ну, скажем, Париж. На этом месте Руднев непроизвольно и беззвучно рассмеялся. - Почему вы смеетесь? У меня глупая ошибка? – спросила Полина. - Гм, нет, просто я видел такое же словосочетание у одного ученика, слово в слово, - коряво выкрутился Руднев. Снова Франция, Париж!.. Ему следовало проверить домашнее задание, пока Полина пишет эссе, а он, вместо этого, пустился в какие-то дикие фантазии про жизнь одной из своих учениц. Ну… Просто она так приятно отличалась от основной массы ребят, что хотелось пофантазировать. Скажем, как Полина вырастет, вспомнит своего уже старенького репетитора Александра Руднева и пригласит его советником в какой-нибудь бестолковый, но обеспеченный фонд по распространению русского языка на Марсе. Полина умная. Полина строгая, но строгая по каким-то внутренним принципам, а не как школьная учительница. Полина пунктуальная даже в своей невежливости. Да, Полина невежливая, но не хамоватая и, тем более, совсем не грубая. Полина не любит школу и не хочет никакого обязательного общества. Кроме того, Полина – непосредственная. А вот непосредственность у неё выходила неприятная. И вопросы какие-то не возрасту. Вопросики. От этих вопросиков казалось, будто кто-то невидимой рукой залезает прямо в мозг, шевелит пальцами рудневские извилины, связывает их в узлы или наоборот, распрямляет по-своему укладывает. Потом еще несколько часов не проходило ощущение, что черепушку после невидимой трепанации прикрутили не до конца. Но такие откровенности – с «вопросиками» - между ними происходили нечасто, всё-таки существовали строгие правила на счет посторонних людей в её доме. Отступления, например, случались, когда не приходил следующий по распорядку репетитор. Это было редкостью, редкостью непростительной, но даже напомаженные пауки иногда попадали в аварии, ломали ноги и руки и тяжело болели. Прямо, как в этот раз. - Кажется, я сегодня без алгебры, - отвлекшись на мобильный, сказала Полина. - О, репетитор не приедет? - Да, она в какой-то аварии. На МКАДе?.. Ладно, неважно. - Хотите больше времени на эссе? - Я почти дописала. По-моему, получилось ужасно. - Почему? – удивился Руднев. – Эссе, в целом, свободный жанр. Задача эссе – научить вас складно излагать мнение на отвлеченные мысли. А вы излагаете вполне себе складно. - Но родители всё равно считают, что мне нужно учиться в школе, лицее… Непременно с другими подростками, - неожиданно сказала Полина и отложила ручку. - Полагаю, они желают вам добра, - нетвердо ответил Руднев и пересказал Ольгу Лезвинскую: - Вы же наверняка позднее будете поступать в какой-нибудь европейский университет, а очень кстати погрузиться во всю эту среду заранее, а не вот так. - Говорите, как мама. И зачем мне какой-нибудь европейский университет? Руднев совсем стушевался. - Ну, гм, так вы точно получите хорошее образование. В вашем возрасте нужно заниматься только и только образованием, позднее бессмысленно. Это нужно любому культурному человеку, и пригодится так или иначе. Пусть даже и не в практическом ключе… Вот. - У меня богатые родители, - возразила Полина. – Хорошее образование в зарубежном университете, кажется, больше нужно вам. Я работать не хочу. Руднев побледнел и замер. Никто не просил его пускаться в нравоучения, а он так смело выкатился на тонкий лёд и теперь елозил на деревянных ногах вокруг проруби. - Хотя, как я понимаю, даже ваше прекрасное образование филолога не очень помогло, - вдруг закончила Полина и, вздохнув, снова взялась за ручку. Остаток занятий прошёл в напряженной немногословной атмосфере. Грубо нарушая установленный этикет, Руднев по завершению урока и сам не попрощался. Его душил смешной, возмутительно нелепый гнев и раздражение на самого себя. Так просто и больно его не оскорбляли даже истории однокурсников, удачно обустроившихся на синекурах. Неудачнику ведь хуже всего не от своей безнадёги, а от шлюховатой удачи, отдающейся другим, таким же, как он. А тут… Какая-то девчонка. Как по нотам. Умная, он же сам говорил. Дома Руднев с сомнением разглядывал бутылку бурбона, купленную по случаю трудоустройства к Лезвинским. Руднев пил лишь по праздникам, но работа с Полиной настолько выгодно отличалась от любой другой, что он немедленно купил зачем-то себе бутылку «Джим Бима» и с отвращением осушил стакан переоцененного самогона. Теперь ему хотелось выпить, чтобы бестолковый «Джим Бим» окрикнул его и вернул в уравновешенное состояние. - Чего это ты? – удивилась жена. - Кажется, простываю, решил вот дедовским методом, - соврал Руднев. * * * В роскошном пунктуальном «Мерседесе» с водителем, конечно, имелся свой резон. Во-первых, приезжал и уезжал Руднев как по расписанию, минуя глухие пробки. Во-вторых, Руднев не уставал за рулём, а, в-третьих, не позорился со своим «лучшим автомобилем С-класса года» перед Лезвинскими и их не менее замечательными соседями. Было и большое «но» - Рудневу с самого утра, еще даже до приезда к ученице, тыкали запредельным богатством. Его хлестали дорогой лайковой перчаткой, напоминая, что место его – у прислуги, а что ездит он на такой машине – блажь хозяев. Или маленькой хозяйки. Нет, натурально не получалось разъединить два мира – мир непонятно какими хлебами сытых нуворишей и мир непонятно зачем нахватавшихся образования детей рабочих и крестьян. Вечно эти два мира сталкивались и то шипели друг на друга, то на миг сплетались и пьяно целовались, а то и вовсе буднично сожительствовали конкубинатом, где интеллектуальная проституциями именовалась услугами, а подачки – гонорарами. Руднев периодически грешил унынием, твердо полагая себя той самой интеллектуальной проституткой, а потом остервенело бил по щекам (иногда даже буквально) и горячо шептал, что свою профессию следует любить, а если не любишь – то и нечего время тратить. Иначе получается бесконечный совок, где люди ненавидят свою работу, но менять ничего не собираются, а расплачиваются за это окружающие. Ну а сегодня по щекам Руднева бил не он сам, а как всегда вымытый «Мерседес». Тут даже за руль страшно сесть, этот конь породистый, для принца, а Смердякова он скинет, да еще потопчется на груди. Хорошо, пускай топчется, грудная клетка будет хрустеть, а Руднев только радостно улыбнется, прохрипит что-нибудь неразборчиво и помрет. Тут Руднев кстати вспомнил историю, когда один такой нефтяной принц (старый, правда, ну и что ж, принц Чарльз тоже не мальчик) как раз на «Мерседесе» вылетел на встречку и обнулил двух мещаночек на каком-то тарантасе. Шуму поднялось много, но принца, конечно, не тронули. Ему по чину другие проблемы были положены – смещение земной оси, циркуляция эфира, замедление торсионных полей… Сегодня мать Полины первой покусилась на распорядок занятий. Пока Руднев, бессмысленно уставившись в окно, пил кофе, к нему подплыла Ольга (первое нарушение) и спросила что-то совсем отвлеченное (второе нарушение). - Александр, доброе утро. Хотела узнать… Полина же хорошо занимается? Руднев на мгновение застыл. - Да. Да, конечно. А вот… Вы же сами смотрите результаты… Ну и сочинения и эссе она пишет замечательно. Вот. - Разумеется, она же умная у меня… Но я не понимаю, почему она так не хочет нигде учиться, - расстраивалась Ольга. – Я понимаю еще начальные классы, туда-сюда. Но уж средняя школа – пора бы, пора... Социализация, всё такое. А как она в университет поступит?.. Мы её натаскиваем, конечно, общаться на французском, но в университете-то она не с репетитором будет говорить. Я не понимаю. У вас такие ученики были? - Нет, - признался Руднев. – Видимо, такой уж у неё склад характера, плюс, Полина еще упрямая. В хорошем смысле. Ольга горестно вздохнула: - Чего уж тут хорошего? Ладно бы дети еще были, а так Полина у нас единственная. Мне страшно её оставлять без образования. - Я готова. Было ровно десять тридцать. Руднев испуганно поднял голову и увидел Полину, которая едва ли не телепортировалась на антресоль и бесстрастно рассматривала Татьяну, Руднева и мать. Непослушные куклы нарушали порядок и о чём-то шушукались, с опаской ожидая хозяйки. Ольга встревоженно, искоса глянула на Полину, сказала «ладно, мне пора» и ушла. Татьяна немедленно зашумела чистой посудой, как будто хотела проверить звучание каждой тарелки. Руднев, не допив кофе, сунул в карман шоколадку и поднялся к Полине наверх. Учить Полину было приятно. Её не тянуло вечно в мобильный, и Руднев никогда не упрашивал её сидеть смирно, и ни разу не случалось, чтобы Полина не выполнила домашнюю работу или выполнила её дурно. Казалось, будто за обучение отвечала какая-то друга Полина, точная и безотказная, пока Полина-хозяйка призраком витала по дому, доводила родителей и смешно и больно подкалывала Руднева. По крайней мере, в эссе и сочинениях Полина никогда не писала своего, личного. Руднев, будучи опытным репетитором, прекрасно разбирался, где ученик пишет от себя, а где он бессовестно полез за чужими мыслями. С Полиной получалось как-то странно. Её эссе мог бы написать любой образованный человек, однако, ничего похоже Руднев не находил, сколько бы не пытался отыскать первоисточник. Машина. - Я случайно подслушала ваш разговор. Про школу. Руднев напрягся. - Да, ваша мама действительно обеспокоена. - Теперь она на вас будет перекладывать беспокойство, - сказала Полина. - Ну, это, наверное, нормально. Я ведь вас учу. - Но вы репетитор, а не педагог. Русскому и литературе вы меня обучили. Почти. Вы ведь не станете тоже меня агитировать меня идти в школу? - Нет, не стану. Хотя мне интересно, почему вы так против. - Потому что я не хочу, - спокойно и уверенно ответила Полина. – Разве этого мало? Если я вам назову причину, вы придумаете контраргумент, а если я придумаю несколько причин, значит, ни одна из них не достаточна сама по себе. Поэтому пусть лучше будет просто «не хочу». Руднев набрал в грудь воздуха и выпалил: - Полина! Вы очень хорошо излагаете мысли, и с логикой у вас тоже прекрасно. Но ваши отношения с родителями и со школой – не мое дело. Я ведь не педагог, как вы сказали. - Это так… Но родители очень давят на меня. И будут на вас давить. Полина оказалась права. Чем ближе была весна, тем чаще Руднева подкарауливала Ольга и начинала жаловаться на дочь. Однажды Рудневу даже пришлось общаться и с отцом Ольги, Валентином Николаевичем. Валентин Николаевич слабо отличался от других загорелых немолодых мужчин с качественными искусственными зубами. Среднего телосложения, с серебром на висках и невыразительным лицом, он напоминал богатого туриста, шляющегося по Венеции, а, по сути, им и был. Как и положено, носил в любую погоду и даже дома идиотскую кепку с лого «Bentley» (тут всё было по-честному, в гараже стоял «Bentley», который завистливый Руднев мечтал поджечь). Россия у Валентина Николаевича шла по категории «моя нефтяная вышка», за счет которой он поддерживал свой загар (не пляжный, пошлый, а благородный, альпийский) и занимался бизнесом. Судя по всему, бизнес процветал. А всё, конечно, благодаря Кийосаке, позитивному мышлению и йоге. И пробежкам по утрам. А-а-а, чёрт с ними со всеми… - Мы всё пытаемся пристроить Полю в школу, - начал Валентин Николаевич. – Она о вас очень хорошо отзывается, может, вы что-то знаете? - Знаю? – удивился Руднев. - Да. Почему она не хочет в школу? Её сверстники с удовольствием переезжают в Европу… У неё же здесь нет никаких друзей, чего ей тут делать? - Ну, Полина мне как-то сказала, что не хочет никуда идти учиться. - И почему же? – настойчиво спросил Валентин Николаевич. - Гм, потому что не хочет. - Вы так думаете? - Нет, мне Полина сама так сказала. Валентин Николаевич разочарованно бросил «А», скорчил гримасу неудовольствия и отстал от Руднева. Видимо, он ожидал каких-то простых, универсальных откровений. Например, что Полина встречается с джигитом на вишневой «девятке», нюхает кокаин (именно кокаин, она же не с Капотни) или что она беременна от садовника. Это было как раз на его уровне понимания. С другой стороны, большинство таких девочек непременно откололи бы что-то из этого репертуара, и если уж не здесь, то в школе или университете – непременно. А тут… Руднева всё это начинало изрядно бесить. Ему в самом деле было всё равно, хочет Полина или нет. Ему не нравилось, что родители втягивают его в какой-то нелепый конфликт с дочерью. Ему не нравился Валентин Николаевич с его загорелым лицом, дурацкой кепкой, гладкой кожей, отвыкшей от постылого февральского ветра. Ему не нравилась Ольга Лезвинская с её натужными семейными проблемами, которые заводились от скуки и пустоты. На фоне собственной неуспешности, ненужности и зависимости от вот таких лезвинских, драматический конфликт вокруг школы казался попыткой разжалобить безногого дырявой обувью. Руднев впервые задумался о том, как ему хотелось бы как следует врезать какой-нибудь палкой по голове обоим Лезвинским. Вообще это было гнусно. Обучение теперь составляло наименьшую и наименее значительную часть визитов Руднева. Родители Полины выпытывали у него несуществующие секреты, а Полина по-детски жестоко и совсем не по-детски изощренно копалась в головушке своего репетитора, тыкая иголками в податливый мозг. - Вы так и будете работать репетитором? - Ну да, это же моя профессия. - Вам неприятно, что приходится бывать у людей, которые богаче вас? На лице Полины не было ни намека на издевательство. Говорила она, как и всегда, ровно, спокойно. Потому что пришло время неловких разговоров, и кукла мальчика Тутти по расписанию плеснула Рудневу в лицо кипяток. - Я думаю, - собравшись с мыслями, начал Руднев, - что я не единственный, кто оказывает услуги людям, богаче его самого. - Что вы при этом ощущаете? А, так это вивисекция… Посмотрим, за что отвечаете вот эта вот жилка. А вот это что за красная ниточка? - По-моему, это разговор за пределами моей компетенции. - Вам неприятно? - Да, - сказал Руднев. - Почему? - Полина! Мне кажется, что Вы меня хотите как-то спровоцировать. Причем не очень… Изощренно. Позвольте мне остаться репетитором, а не подопытной лягушкой. Тут Руднев осекся и покраснел. Это был провал. Он сорвался на ученике, да еще так глупо. Пять минут разглядывал выставленную для него ногу, а потом с разбегу споткнулся о неё и приложился своей филологической головой об пол. - Извините, - поспешно сказал Руднев. – Я… Я не хотел. Конечно, вы меня не пытаете. - Вы так оцениваете наш разговор? – всё так же хладнокровно поинтересовалась Полина. - Нет, конечно, нет. - По-моему, вы раздражены. - Это от усталости. - Вы устали от меня? - Нет, - отпирался Руднев. Прекратить допрос он не мог, поскольку его поймали с поличным, приперли к стене и теперь законно мучили. - Вы устали от моих родителей? - Что-о-о?.. - Мне кажется, они вам не нравятся. - Нет, что вы, - соврал Руднев. – У вас прекрасные родители. - Они докучают вам моей несостоявшейся школой. - Ну, имеют право. - По-моему, вы заметно умнее моего папы. - Это вряд ли, - неуверенно ответил Руднев. - Вы рассказываете мне такие интересные вещи. - О, ну… Это же часть моей работы, хорошая эрудиция нужна филологу, - сказал Руднев и натужно засмеялся. – Ну, что ж, пора нам… - Мой папа даже не знает, кто написал «Мцыри». Полина говорила всё это механически, бесстрастно, глядя прямо в глаза. Ничего ведьмовского в ней не было, наоборот, она бы прекрасно сошла за живой манекен в ЦУМе. Искусственная, но не мертвая, умная, но не умничающая. Может, она и не Лезвинская вовсе? Руднев постарался взять себя в руки, посмотрел в ответ Полине в глаза и заметил: - Мне не хочется обсуждать ваших родителей, это не этично. Я просто хочу выполнять свои обязанности. - Вы послушный… - задумчиво сказала Полина. – Это хорошо. Кажется, впервые в ней промелькнуло что-то эмоциональное, так неожиданно выбивающееся из привычной палитры чувств. Тогда Руднев не обратил на это никакого внимания. Ему, конечно же, снова в голову закатилась простенькая мысль, что Полина изводит его со скуки - У меня такая работа. И, кстати, мой работодатель – это как раз ваши родители. - Кажется, у нас всё сбилось. Весь распорядок занятий. Скоро придет француженка. Это я виновата. - О. - Я не хотела вас раздражать. - Я и не раздражался, - примирительно заметил Руднев. - Не врите. - Но… - Ничего такого в раздражении нет. Тем более, что всё естественно. - Естественно? - Три раза в неделю вы ездите на «Мерседесе» в богатый дом к богатым людям, а вредная богатая девочка вас допрашивает. - Я думаю, вы преувеличиваете. - В чем? Вам же нравится… «Мерседес»?.. - Что?.. П-причем тут это?.. Вы… Вы преувеличиваете, что «Мерседес» на меня как-то влияет… Или что раздражает роскошь. Успех других людей. Кажется, у вас очень целеустремленный отец, м-м-м, и вообще, с кальвинистской точки зрения… - Не врите. Руднев посерел. Ему хотелось бежать, а еще лучше – навсегда попрощаться с Лезвинскими. Были у него противные ученики, отвратительные родители, но здесь… И родители его ценили, и Полина никогда всерьез не бесила. Почему же ему так хочется поджечь этот дом и передушить всех? Всех, кроме Полины? - Я… Я не вру. Это вежливость. Нельзя быть откровенным всегда. - Мне можно. - Пожалуй, - вяло согласился Руднев. – Знаете, Полина, мне кажется, что вы какая-то уж слишком взрослая, я даже не знаю, как и почему. У девочек, конечно, речь развивается быстрее, так что вы легко заболтаете и профессора. Но почему вам так нравится задавать мне неудобные вопросы?.. - Мне интересно. - Вы, думаю, знаете, что такое эмпатия? - Сочувствие. - Не совсем, но близко. - Я вам не сочувствую, - призналась Полина. – Вы хороший репетитор, вот и всё. Как человек – вряд ли. Это большое достижение, что вы мысленно не раздеваете меня. Я бы это поняла. Но так-то, думаю, это всё, - Полина обвела пальцем вокруг себя, - вас ломает. - Нет, - уперся Руднев. - Врете. Вам нравится наш «Мерседес»? Руднев внезапно застыл, да так, что сердце ушло в пятки. Прекратилось дыхание. Почему-то при слове «Мерседес» напрочь отключалось течение мыслей, как будто он попал в вакуум. Всё это продолжалось несколько секунд, но Рудневу этого хватило, чтобы из чердака, вроде бы наглухо заколоченного учёной спесью, полезли черти, барабашки, духи, привидения и бесы. - «Мерседес»? Почему вы всё время про него говорите? – прошептал Руднев. Полина немного наклонилась к замершему и бледному Рудневу и серьезно прошептала в ответ: - Да, «Мерседес». Он же так нравится вам. Наверное, это неправильно нанимать репетиторов, которые живут в страшненьких панельках, а здесь изображают из себя независимых специалистов. - Изображаю? Я? - Мне так кажется, - кротко сказал Полина, возвращаясь к своей привычной позе с неестественно прямой спиной. - До свидания, - сдавленным голосом произнес Руднев, взял свой портфель и на непослушных ногах двинулся к выходу. Полина даже не шелохнулась, словно Руднев позабыл свою роль и зачем-то поплелся за кулисы, оставив напарницу сидеть с нелепым видом перед зрителями. В холле его поджидала Ольга. Руднев, делая вид, что ему кто-то звонит, отошёл к окну и стал нести какую-то околесицу, чтобы выиграть время и прийти в себя. - Да-да, я понимаю. Нет. Но он же сам говорил!.. Олег! Пойми, что так не может продолжаться. Не может! Все есть предел, и он скоро наступит. Что? А. Ты об этом. Нет, деньги, конечно, важны, но всему… Я понимаю. Ладно, меня ждут. Выговорившись, Руднев спустился вниз, чтобы подставить брюшко коготкам Лезвинской-старшей. Нет, было невозможно просто давать частные уроки, Лезвинские охотились за ним, чтобы решить за его счет несуществующие проблемы. Да и проблемы-то нет, ведь всё относительно. Относительно невыплаченного кредита за «лучший автомобиль С-класса года» проблемы девочки Полины выглядели бледновато. Тем более, что проблемы бы начались после увольнения Руднева в связи с отбытием Полины в нормальную частную школу, где она обзаведется социальными навыками и знакомствами на всю жизнь. Ольга напоминала гаишника, давно уже заприметившего подлого Руднева с заляпанными номерными знаками. Спокойный взгляд опытного стрелка, нажавшего на спусковой крючок и уверенного в попадании. Ну, в самом деле, не прыгать же из окна… Уютный, но несколько аляповатый камин придавал ей вид телеведущей, травившей байки про умерших актрис. - Как прошли занятия? - Хорошо, - снова соврал Руднев и незаметно для себя начал вскипать. Конечно, тут было из-за чего беситься. И Руднев, и Лезвинские были одной породы – родились до распада Союза, успели даже прокатиться на перестройке в развеселые девяностые. Стояли с бабушками в очереди за серым огрызком говяжьей туши, милостиво выдаваемого с борта «ЗиЛа-130». Испуганно тряслись в автобусе, когда родители вывозили их из Москвы, подальше от карнавального августа девяносто первого. Получили первые уроки коммерции в школе, продавая ворованную жвачку и захватанный «Плейбой». Особенно Валентин Николаевич, пожалуй, вкусил перестройку, тем более, что он был старше Ольги и Руднева. Типичный прыткий комсомолец, со спортивной подвижной попой. Тут ручку пожать, тут коньяком угостить, тут сфотографироваться (он везде, везде напоминал какого-то болгарина!), а здесь чуть-чуть поделиться. А может, в девяностых кого-нибудь удачно кинул, вот и вся история. Вот и вся биография. Пока Ольга кривлялась в страшненьком пуховике под «Мираж», а Руднев бродил вдоль тротуара в поисках окурков, Валентин Николаевич себе наверняка уже прикупил подержанную «Вольво» и хорошо (и славно) влез куда-нибудь с ногами. Ну а потом полезло уже всё это бесконечное пресное тесто про «умелое руководство», «новаторские методы управления», «грамотный подбор кадров», «смелая стратегия». Полина была права. Головёнка у Руднева варила покруче, только без информации толку от тарахтящего впустую мотора не прибавлялось. 2+2 = 4. Чудесно. Для Руднева это абстракция, а для Валентина Николаевича – два миллиона в этом месяце, два в следующем, а всего – четыре. Вот бы наоборот. Положим, Валентин Николаевич – затюканный аспирант, утомленный высшим образованием, строгой мамой, чтением непростых книг и общением с такими же додиками в очках с толстыми стеклами. Чтобы с нищетой, всесезонными «скороходами» и полным собранием сочинений Бердяева (проданы весной 1992 года на Арбате). И чтобы мордой умного Валентина Николаевича протащило, обточило и обтесало о все остренькие камушки – в девяносто первом, девяносто втором, девяносто третьем, девяносто четвертом, потом небольшая передышка до девяносто восьмого и снова очечками о камушки. А потом пинком его в какое-нибудь беспросветное место, в третьесортный вуз, бегать щенком у декана с золотыми перстнями. А Руднев бы взялся за дело, без всяких идиотских университетов. Натянул бы спортивные штаны, чтобы попу обтягивали, губу выпятил бы, облагородил бы хилую грудь голдой… Дальше ларёк, контрабанда, фура на ыч... Ох закрутился бы детектив. Со связями, да информацией. И дебил догадается, что делать с виноградом, если знать, где он растет. А без винограда никак, только противно скулить и жаловаться на судьбу. Чем Руднев, строго по плану, и занимался. Ну а что? Уж перед каким-нибудь захудалым принцем из Монако пришлось бы развести руками, отступить. Мол, никаких претензий, дядя, всё честно, снимаю шляпу. И папка непростой, мамка тоже. Образование, опять же. Сначала закрытая школа, потом Сорбонна, хи-хи. Манеры, общение с нормальными людьми, а не с питекантропами, которые собирались избить тебя за футболку с Цоем (питекантропы слушали «Алису», увы). Признанная в Европе аристократическая фамилия, а не Пузодрочевы из Жлобска, потомственные говночисты с собачьей медалью «Ветеран труда». Да, тут уж Рудневу со своими дедушками и бабушками из села Шапкино остается только сделать три раза «ку» и отползти в овраг. Ноу проблем. А эти-то! Взять бы тебя, Ольга, за щеки твои холёные, и приложить нижегородской будкой о столик из итальянского мрамора. Чтобы зубы как арбузные косточки разлетелись по холлу, ну а дальше за волосы и в камин хлебалом. Ни за что. Просто чтобы не воображала о себе много. Сорбонна! А помнишь, помнишь же, ты еще до входа на танцплощадку, морщась, опрокинула стакан портвейна и полезла толкаться боками с такими же лимитчицами? American boy, american joy, American boy for always time. American boy, уеду с тобой, Уеду с тобой — Москва прощай. American boy. American boy Тут Руднев понял, что пропустил какой-то большой монолог Ольги. Его словно выключили на время, причем каким-то особенно коварным образом. Это было похоже на микросон, только в этом микросне Руднев видел не кровати и гамаки, а расплющенное о столешницу лицо Лезвинской. - …так что через два месяца мы с вами попрощаемся. Я, конечно, вас порекомендую, - закончила Ольга и по-рыбьи уставилась на Руднева. Руднев, привыкший еще в университете молоть чепуху и пространно отвечать, выпалил: - Понял, спасибо, что поделились. - Но, надеюсь, вы же нам поможете? Хоть немного? - Помочь? - Ну да, - с легким нетерпением сказала Ольга. – Про Полину. Немного подговорить её. Мы очень мягкие, но уехать ей придется. - М-м-м, попробую, - без энтузиазма ответил Руднев. – Обязательно попробую. * * * - Я готова. Последние несколько недель проходили как-то вымученно и тяжело. Теперь Лезвинские смотрели на Руднева ожидающим взглядом, мол, ну когда ты там сломаешь об колено нашу доченьку, чтобы мы её в чемодан упаковали. А Полина, понятное дело, обо всем прекрасно догадывалась. Однако вместо того, чтобы устраивать сцены или откалывать номера в знак протеста, она лишь всё чаще уводила беседы с Рудневым в какие-то метафизические поля. В этих полях Руднев окончательно терялся, вздрагивал и неожиданно обнаруживал себя жующим метафизическую осоку и пускающим пузыри. Будь Рудневу лет на двадцать больше, и он бы всерьез обеспокоился, не встречалось ли у него в роду синдром Паркинсона или Альцгеймера. А тут… Руднев списывал всё на нервное напряжение и Лезвинских. Под конец занятий Руднев осторожно заметил: - Вы написали очень странное эссе. - Почему? Руднев немедленно решил, что ерунду Полина написала намеренно, чтобы начать этот свой фирменный допрос, в конце которого обязательно начнутся вопросы про самооценку, чувство безнадежности, кризис среднего возраста и тому подобные обязательные для уроков русского языка темы. - Темой эссе была… - Да-да, я знаю. - Но вы мне… «Мерседес». Буквально рекламный буклет какой-то написали. - Вам же нравится «Мерседес». - Нравится, - сглотнув ком, признался Руднев и осекся: - То есть, это совсем другая тема! Похоже больше на колкость в мой адрес. Полина резонно возразила: - Но это же эссе… - …у которого тоже есть границы. - А. Что ж, значит, с заданием я не справилась. Руднев поморщился и устало потер лицо ладонью: - Я прекрасно знаю, что вы могли бы написать совсем иначе. - Что теперь? - Ничего… М-м-м, вы же знаете, что родители всё же решили отправить вас за рубеж. Так что, думаю, ваше эссе погоды особой не сделает. - Значит, оставшиеся уроки с вами не нужны? - Это не мне решать. - Я думаю, вы в целом не так уж многое решаете. - Снова колкость, - ядовито заметил Руднев. Полина ничего не ответила. Она как-то искоса поглядела на него, а затем смахнула рукою со стола записную книжку репетитора. - Зачем вы это сделали? Полина беззвучно, одними губами, что-то произнесла. Всего три слога. Руднев завороженно уставился на лепестки, складывающиеся и вытягивающиеся знакомым словом. - Подними, - затем ровным голосом сказала Полина. Руднев сполз на пол и вцепился, оставляя на обложке царапины от ногтей, в свою записную книжку, словно кто-то собирался её похитить. - Почему вы на полу, Александр? Руднев затравленно посмотрел на Полину и признался: - Я не знаю. - Тогда лучше встаньте. Что вы чувствуете? - Я… Руднев не без труда сел на стул, опасаясь, что в любой момент он снова, как манекен без опоры, окажется на полу в странной позе. Теперь уже было не очень понятно, кто здесь большая кукла. Сердце колотилось, как бешеное. Полина нежно залезла пальчиками в черепушку репетитора, уверенно перебирая несложные мысли. - Почему вы сползли вниз, Александр? - Не помню. Вы что-то сказали, - послушно ответил Руднев. - Что именно? - Не помню. - А почему вы вцепились в записную книжку? - Не знаю. Не помню. Послушайте, Полина, мне, очевидно, нехорошо. Я думаю, это был полуобморок. - Вам вызвать врача? – равнодушно спросила Полина. - Нет. Мне уже лучше. - Хорошо. Руднев принялся машинально собирать свои бумаги. Дыхание медленно возвращалось в норму. Ничего не соображая, он поплелся к выходу, держась за стену. Полина окликнула его: - Александр! - Да?.. - Скоро у нас последнее занятие. Я приготовила вам подарок. Руднев тупо закивал головой, открыл плечом дверь и вывалился в коридор. * * * Одна Полина по стоимости занятий равнялась целым четырем Иванам, Александрам или Николаям и двум Артемам (а также двум Ахмедам, Магометам, Маратам и т.д., эта публика сразу получала повышающий коэффициент за то, что лицемеры посчитали бы шовинизмом, а Руднев полагал обыкновенной реакцией на несколько реальных попыток подраться с ним). Исчезновение Полины из бюджета Руднева означало наступление тяжелых времен, в лучшем случае наполненных целиком и полностью одними иванами, а в худшем случае – ахмедами. А еще это означало обострение конкуренции с вымытыми пауками, которые, конечно же, страшно плодились и всюду плели свою липкую паутину для падких на дешевые фокусы родителей. Возиться с купеческим отродьем совсем не хотелось, и подавно не хотелось драться со свободолюбивыми ахмедами. Тем более, что Руднев и драться толком не умел. Лишь однажды ему пришлось отбиваться в каком-то кафе от пьяного поэта, обидевшегося на пьяное замечание пьяного филолога. - И это поэзия? С глагольными рифмами?! - Сука! Руднев потом еще неделю ходил с огромной гематомой на скуле, иронично шутя про вред глагольных рифм. Хотя, глубоко внутри, ему было ужасно обидно, что какой-то убогий рифмоплёт в растянутом свитере опрокинул его одним ударом. Сейчас бы он этого поэта непременно угостил чем-нибудь тяжелым, чтобы с хрустом, с брызгами, чтобы потом Рудневу заламывали руки, а он рвался в бой и хохотал. Ерунда, ерунда, он ведь даже жену не мог в постели отхлестать. Сексуальный темперамент уровня «вялое похлопывание». Ладно, зато его порекомендуют другим хорошим (и славным) родителям, мол, у самих Лезвинских работал. О, да, его непременно порекомендуют, только вот ученики возникали и исчезали сами по себе, а тратить деньги приходилось регулярно и каждый день. И снова эти унизительные переговоры с родителями, уверенными, что репетитор непременно или педофил, или мошенник, и снова нужно привыкать к очередному гениальному (и никак иначе) ребенку, который с трудом отрывался от мобильного ради нудного репетитора, что-то там бредящего про синтаксис. Очнись, какой синтаксис?! Тебя закинуло на покрытую снегом бензоколонку, а ты, вместо быстрого сложения в уме (выручка за день минус шлюхи минус взятка гаишнику равно дырка от бублика), учишь детей собирать гербарий из полевых цветов. «ЖИ ШИ пиши через Ы». Ибо всё равно уже… Руднев нервно тёр лицо и прикладывался к «Джиму Биму». Он выпил достаточно, чтобы уже перестать морщиться от спиртного и теперь полулежал на столе. Скоро всё, скоро его любимая Полина улетит, далеко-далеко, а он, Руднев, останется здесь, навсегда, в вечном услужении, выбирая, что нужнее – новые зубные импланты или ноутбук. Хотелось как-то резко поменять жизнь. Ментальная гимнастика по укреплению самооценки не работала. Годы, потраченные на образование и практику, не вызывали ни гордости, ни даже удовлетворения Только одно слово – «неудачник». Так Руднева однажды аттестовала бывшая подруга, а он в самом деле считал, что, ползая в услужении по «элитным поселкам», перестал быть неудачником. Нет уж, так повелось с самого начала, он таким на свет появился, с родимым пятном размером с жизнь. И нет такой профессии «репетитор». Он мошенник. Грамотей, который лезет с идиотскими книжками к состоятельным людям. Грамота нужна детям из фавел, чтобы как следует прислуживать. Вот если бы он учил, как приложить делового партнера на татами – другое дело. Р-р-р-аз, и паховым обхватом душим противника. Кувырок, отскок, перегруппировка. Или, скажем, как водить машину после трехсот грамм. Не вздумай ехать медленно, это первый признак того, что ты напился! Оставалось еще одно занятие с Полиной. И всё! Гудбай, Америка! И демонический «Мерседес» с бессменным водителем перестанет облагораживать паскудный район, заваленный бараками для аборигенов. О, «Мерседес», твое плавные, почти эротические формы, твое бесподобное кожаное нутро, твоя оптика, подобная холодному свету звезд, твой двенадцатицилиндровый монстр, разгоняющий своём рёвом кредитные букашки с дорог!.. Руднев расплылся в идиотской мечтательной улыбку. Хмыкнув, он достал мобильный и написал Полине «вы моя лучшая ученица». Спустя несколько минут последовал ответ «Это не так. Но вы хороший репетитор. Приезжайте завтра обязательно. Нужна ваша поддержка». Руднев едва не заплакал. Холодная властная кукла просила его помощи! Нет, не кукла, а куколка! Даже ей требовалась поддержка, и, конечно, несмотря на внешнюю сдержанность, она прониклась симпатией к терпеливому Рудневу. Да, вот ведь привязался к девчонке. Бормоча и икая, Руднев заперся в туалете, чтобы обнять унитаз и признаться ему в любви. * * * «Мерседес» приехал только в девять двадцать. Водитель выглядел обескураженно и как-то удивленно, словно его самого поразило, что в Москве можно опоздать. Рудневу было слишком плохо, чтобы поражаться опозданию великого молчаливого водителя. - Я просто встал. Встал и всё, - то ли сам себе, то ли Рудневу пояснил водитель. – Ни туда, ни сюда. ######. Руднев промычал что-то нейтральное и тестом расползся по сидению, надеясь, что хотя бы после кофе его перестанет колотить. - То есть вообще никаких вариантов. Вот встать и всё, - тараторил водитель. - Москва, - примирительно заметил Руднев. - Москва! Ну и что, что Москва! Дорог-то! А я встал. Встал и всё. Руднев прекратил поддакивать, тем более, что встревоженный водитель еще полчаса сам себе жаловался на глухую пробку, где он встал и всё. Вероятно, после такого чудовищного фиаско ему следовало застрелиться из какого-нибудь элегантного «Парабеллума», непременно лежащего в бардачке. Руднев бы не удивился, а, пожалуй, даже обрадовался – он бы не поехал к Лезвинским, а провёл бы день в борьбе с похмельем и бесами. «Мерседес» нехотя полз, позорно утыкаясь в бесконечный поток автомобилей. Никто не расступался перед огромным черным монстром, нигде не расходилось море машин, и никак не получалось приехать вовремя. Молчаливый водитель, переживавший посттравматический синдром и лишенный «Парабеллума», был практически бесполезен. Хотелось выкинуть его из машины, сесть за руль и начать расталкивать вонючек, сбившихся в предсмертный дорожный тромб. Руднев с нежностью гладил рукой кожаный салон, думая о том, что ему в жизни может и не представится больше случая покататься на таком произведении искусства. Всё, всё… Всё закончилось. Почему-то даже не было жалко расстаться с домом, поскольку он сильно ассоциировался с Полиной, да, в общем-то, ей по факту и принадлежал. А вот «Мерседес» нет, он принадлежал сам себе, и даже строгой Полине просто разрешал катать смешного репетитора туда-обратно. За городом их остановили – в первый раз. Живот в ярко-салатом жилете о чем-то долго разговаривал с водителем, но Руднев не обращал внимания. Слишком много сил уходило на то, чтобы не поддаваться коварным спазмам, пытавшимся скрутить Руднева как тряпку. Водитель вышел из машины и зачем-то поплелся к гаишникам. Выглядел он как пленный, которого вели на расстрел. Один из участников расстрельной команды заглянул в открытое окно и спросил: - Ваша машина? - Машина? Нет, не моя. Увы!.. - Надо пристегиваться. Придется оштрафовать водителя вашего. - Ох, простите… И зачем он это спросил? Было очевидно, что человек в такой куртке и в таких штанах не может иметь водителя и «Мерседес». Особенно такой. А с ремнём получилось как-то совсем глупо, сто раз водитель терпеливо проверял, пристегнулся или нет Руднев, а на сто первый раз, конечно, всё это попалось на глаза гаишнику. Пришлось написать Полине, что он опоздает. Полина коротко ответила «всё равно приезжайте». Что там такого важного случилось? Полина взяла в заложники своих родителей? А, может, и вовсе их прикончила? Хорошая идея, кстати. Она единственная наследница, и никто не поверит, что девочка-подросток убила своих родителей на почве ссоры. На очень важную тему, между прочим. Вскоре они снова выбрались на трассу и помчались к Полине на помощь. Водитель теперь выглядел совсем раздавленным. Кажется, его за что-то серьезно оштрафовали, а может, оштрафовали даже только за один непристегнутый ремень. Спасибо репетитору года. Руднев представил, как окончательно потерявший смысл жизни водитель съезжает на обочину, включает аварийку, достает без слов пистолет и отбегает к леску сразу за обочиной. Выстрел, хлёсткий и короткий, как удар кнутом. Руднев в ужасе вздрагивает и… И садится на водительское место. Наконец-то он хватает «Мерседес» за поводья, бьёт шпорами по его вороненным бокам и летит вперёд, под благородный рёв мотора, куда-то туда, куда должна нестись русская тройка, страшная и быстрая. Размечтавшись, Руднев не заметил, как машина проехала КПП и остановилась у ворот. - Мне выходить? – удивленно спросил Руднев. - Да, - не сразу сказал водитель. – Я… Мне нужно осмотреть… Я чуть позже заеду в гараж. Я… Сейчас открою вам ворота. Водитель открыл дверь в воротах и пропустил вперед Руднева. Видимо, сегодня всё шло наперекосяк. Похмельные бесы, объединившись с дивизией беспокойства и батальоном паники смешались в одну огромную армию прострации, вынуждавшей Руднева буквально пробиваться к парадной двери. В доме было что-то нехорошее, прямо сейчас, внутри. И, кажется, даже водитель это чувствовал. Да, он очень много смотрел канал «Рен-ТВ», читал газету «НЛО», поэтому мог вот так сразу почувствовать чертовщину в доме!.. Вольф Мессинг в обличии простого труженика. Руднев фыркнул и чуть более уверенно прошёл внутрь. Было десять сорок пять, последний день кукольного представления. Все Лезвинские, наверное, уже собрались, чтобы попрощаться с гениальным репетитором, пожелать ему расплатиться по кредиту за машину и найти учеников. А потом все расплакались и подарили Рудневу пачку денег в знак своей признательности к ученому мужу, озарившему светом знаний их семью. Руднев снова фыркнул, разулся, прошёл в холл и обнаружил, что в самом деле Лезвинские были в сборе. По обе стороны от лестницы на второй этаж, как сторожевые псы, стояли Ольга и Валентин Николаевич, который, по какому-то недоразумению, расстался с кепкой. Взгляд у обоих был не очень доброжелательным, с накопившимися претензиями. Так смотрят родственники алкоголика, решившие зашить солдату Бахуса еще одну торпеду. Растерявшаяся Татьяна пряталась в углу столовой, вероятно полагая, что это наилучшее место, где можно оставаться на посту, но подальше от склоки. Она стояла боком к двери, чтобы не пропустить ничего важного, но и не оказаться вовлеченной в переделку. Наконец, как всегда, на антресоли, возвысившись над сценой, застыла Полина. Взгляд у неё был другим, не таким как всегда. Чувствовалось, что она волнуется, но волнение было режиссёрским, волнением дебютанта, расставившего актёров и наслаждающегося напряженной диспозицией. Скоро прозвучит команда, и актеры задвигаются, воплощая – в меру способностей режиссера – сценарий. - Александр! У нас к вам неприятный разговор, - противно начала Ольга. – Вы знаете, что мы уже давно пытается отправить Полину учиться, даже вас просили повлиять на неё. И что выясняется? Что вы сами же её убедили никуда не ехать! Это было настолько вздорно, что Руднев, не стесняясь, скорчил дурацкую гримасу и совсем по-деревенски протянул: - Чи-и-и-и-в-о-о? Выяснилось, что поддерживать интеллигентный тон в таком хамском разговоре очень сложно. Да уж и «чивокать» всем троим, конечно, привычнее, чем изображать бунюэлевских буржуа. - Чего! – залаял Валентин Николаевич. – Ничего! Это вы так заработать хотели? Думали, что будете без конца Полину учить? Руднев был слишком поражен, да и похмелье не особо располагало к пленительным диспутам с выжившими из ума родителями. Скорчив другую, не менее дурацкую гримасу, Руднев парировал инвективу: - Чё-ё? О чём вы? Я подговорил?! Обидно, обидно! Он так долго сдерживал раздражение, зависть и даже злобу, но вместо поощрения ангельского поведения его ругали. Ругали, как отбившегося от рук пса. Да и за что? За то, что умненькая интриганка Полина свалила всё на Руднева, который ничего для неё не значил и пошёл в расход? Чтобы Полина могла бы еще полгода валять дурака, пеняя на развратившего её репетитора? - Да! Вы! – не унимался Валентин Николаевич! – Знаете, я сделаю всё, чтобы вы больше тут никого не учили! Лезете не в свои дела! - Я лезу?! – закричал Руднев. – Да вы сами ко мне приставали, чтобы я Полине лапшу на уши вешал про ваши планы. Я репетитор, я честно выполняю свою работу! Меня дальнейшие планы Полина или ваши планы на дочь не интересуют! Совершенно! - Хотите сказать, что Полина врёт? – елейным голоском спросила Ольга. Руднев только этого и ждал и сладостно заистерил: - Хочу и скажу! А что? Может, Полина еще чего наговорила про меня?! Плевать мне на вашу Сорбону, плевать на Париж, на Францию, на «Мерседес»! Вы меня достали! Доконали! Поганые жирные свиньи! Можете распускать про меня какие угодно слухи, мне всё равно! Всё равно! - Слушай, ты!.. - Александр! Руднев осекся и поднял голову вверх. Замолкли и раскрасневшиеся родители. Полина спокойная и волшебная, убедилась, что репетитор смотрит на неё и отчетливо произнесла три заветных слога. Ольга и Валентин Николаевич удивленно посмотрели на дочь, соображая, что это должно было значить. - Поля?.. Пока Валентин Николаевич переключил своё внимание на дочь, Руднев странно задрожал, ощущая приятную беспомощность. У него отключилось что-то очень важное, зато, наконец, открылся вечно запертый ларчик, полный сладострастного насилия. В таком состоянии приносило радость даже осознание неправильности и неизбежной расплаты, радость от окончательного и бесповоротного разрушения и уничтожения. С идиотским выражением лица Руднев прыгнул к искусному камину, схватил искусную кочергу (Италия, латунь, набор «Густав», 700 евро) и как опытный бейсболист ударил по затылку Валентина Николаевича. Одного удара, конечно, было мало. В конце концов, Руднев вёл растительный образ жизни и мышцы использовались только в походах в «Икею». А тут приходилось иметь дело с великовозрастным кабанчиком, пусть и в беззащитной позе. Убийство Валентина Ивановича поставило перед Рудневым интереснейшую игровую задачу. Измученное литературой тело с удовольствием откликнулось на древние вопросы бытия. Что будет, если как следует приложить кочергой по голове? А если с первого раза не получилось, сколько еще нужно? Сколько надо, столько и будет, потому что возродилась и окрепла праведная кровь. Это возродилась и окрепла В медном гуле праведная кровь. Шмяк, шмяк, шмяк! Итальянская латунь прекрасно сочеталась с багровеющим серебром изуродованной головы Лезвинского. Ему бы самому понравилось, если бы кровь не залила всё лицо. Сваленный на пол серией ударов, Валентин Николаевич еще по инерции отбрыкивался, но после удачного coupe de grace совершенно замер, лишь дёрнув напоследок ногой. Так дёргали ногой люди во сне, попавшие в лапы кошмара, но для Валентина Николаевича всё закончилось благополучно. Пятившаяся от ужаса Ольга, сразу после Валентина Николаевича, получила «Густавом» в висок, и завалилась на дровницу, смешно раскинувшись на березовых чурках. Руднев, с широко открытым ртом и пенящейся слюной, несколько раз воткнул кочергу Ольге в живот, добавляя работы судмедэкспертам. Неутомимый «Густав» беззастенчиво, раз за разом, входил в Ольгу, доказывая уязвимость нуворишей. Вот тебе «Мерседес», вот тебе подземный гараж, вот тебе твои вонючие рассуждения про школу, про Полину, вот тебе за то, что позабыла турецкие джинсы, «Мираж» и «Три семерки»! Филолог заливисто хохотал, удивляясь, как же легко можно прикончить таких хороших (и славных) людей, ведь издали они казались полубогами, а теперь свиными тушами валялись на дорогом паркете, заливая его черной кровью. Это поражало и воодушевляло. В столовой уже вопила Татьяна. Вообще, у них с Рудневым должна была расцвести классовая солидарность, но, похоже, она слишком часто тёрлась задом о палец Мидаса и уже не сочувствовала нищим образованным неудачникам. Измазалась в патоке, шлюха. А может, Татьяна и вовсе страдала стокгольмским синдромом? Выход оставался один – заткнуть эту пасть. С чужого голоса поешь, тётя! Руднев, с пробивающимся из чахлой груди рёвом, подскочил к утратившей классовое чутье Татьяне и уже, приноровившись, одним ударом разбил ей голову. Не останавливаясь, он прикончил её, взмахивая «Густавом» с таким усилием, словно он выступал на Олимпийских играх. Вот с «Густавом» у Руднева была настоящая солидарность, хоть он сам и итальянец, да и вообще породистый парень. Сила через радость! Радость через силу! Радость через насилие! Сила через насилие! Насилие через насилие! На шум прибежал водитель. Если бы он успел заехать в подземный гараж, то смог бы подняться в холл незаметно для Руднева, но сегодня всё, всё шло не так, как должно было! Встревоженный шумом и воплями, водитель ринулся в дом и как вкопанный застыл на месте. Повсюду текла кровь, а его хозяева страшно и безжизненно лежали на полу, обмякнув, как брошенные со всей силы куски мяса. Водитель некоторое время осоловело рассматривал побоище, но слишком поздно заметил изящного «Густава», обозначившего первую трещину в черепе. Неутомимый Руднев (ох, ну и мозоли же будут завтра!) колотил водителя по голове, пока «Густав» не проломил кость. Прекрасно, еще одна кукла сломана. Теперь, теперь… Теперь оставались какие-то молдаванки, безымянные и безликие, и, вроде бы, целый садовник. О, садовник мог разжиться инвентарем, не менее устрашающим, чем милый верный «Густав», но коль так всё завертелось, было бы против всяких правил, против сценария и против режиссера сбежать. Тяжело дыша, Руднев присел на лестницу на антресоль, чтобы немного прийти в себя. Идея перебить весь дом не отпускала его, но, кажется, он слишком расшумелся, и следовало поскорее убираться прочь. Непонятное марево отпускало его, возвращался постылый самоконтроль, воспрещавший веселиться и предаваться настоящим чувствам. Очевидно, что идиотские полицейские по прибытии начнут стрелять, и никакой «Густав» не поможет. Девятимиллиметровые пули так больно и плотно войдут в тело, разорвут сосуды, мышцы, а может и сломают несколько костей. Мощные, неостановимые удары вскроют смертельные стигматы и отправят его в рай, где можно будет вечно колотить «Густавом» по черепушкам Лезвинских, кататься на «Мерседесе» и писать невероятно интеллектуальные работы по литературе. Почему? Потому что И восстали вновь, И восстали вновь, И восстали, и восстали, И восстали вновь! И восстали, и восстали, И ВОССТАЛИ ВНОВЬ! Руднев захихикал и поднялся. В самом деле, он восстанет, он это выстрадал, ему можно, можно. Вцепившись в кочергу, он поплелся к выходу, надеясь, что раскормленная и бестолковая охрана еще не вызвала подмогу и не собирается изображать героев. Руднев уже точно не собирался. Руднев притомился. - Александр! Руднев дико уставился на Полину, которая, похоже, всё это время стояла на антресоли, не меняя ни положения, ни выражения лица. Её взгляд даже несколько ожил, словно ей не хватало захватывающего дух представления. - Не забудьте ключи от «Мерседеса». - О! – восхитился Руднев и полез обыскивать изуродованный труп водителя. Ладные ключики быстро отыскались и сами легли в ладонь. - Александр? Руднев задрал голову и восторженно уставился на свою ученицу. - Да? Полина слабо улыбнулась: - Спасибо.
